«Во флоте осажденной Конфедерации есть много мужественных и храбрых людей, – гласило письмо доктора, – эти самоотверженные патриоты рискуют жизнью и состоянием ради того, чтобы Конфедерация сумела выжить. Их лелеют, как святыню, в своих сердцах все верные южане, и ни один не позавидует скудным деньгам, которые они выручают за свой риск. Это бескорыстные, благородные джентльмены, мы их почитаем, гордимся ими. Я говорю не о них.

Есть другие, есть негодяи, которые маскируют под мантией борцов с блокадой свои собственные эгоистические интересы, свою выгоду, и я призываю на их головы праведный гнев сражающегося народа, борющегося за самое справедливое Дело на земле, я призываю вас обрушить свое негодование на этих стервятников в человеческом обличье, которые везут атлас и кружева, в то время как люди здесь умирают из-за отсутствия хинина. Они грузят свои корабли чаем и винами, когда наши герои корчатся в муках без морфия. Во мне вызывают омерзение эти вампиры, сосущие кровь приверженцев Роберта Ли, – они испоганили самое понятие «борец с блокадой», и теперь оно отдает зловонием для каждого истинного патриота. Доколе мы будем терпеть среди нас этих шакалов в сверкающих сапогах, когда наши мальчики идут в атаку с босыми ногами? И мы будем терпеть этих выродков, с их шампанским и паштетами из гусиной печенки, когда наши солдаты мерзнут у походного костра и гложут заплесневелый бекон?

Я призываю каждого, кто верен Делу Конфедерации, выставить их вон».

Атланта прочла, поняла, что хотел сказать оракул, и, будучи верной Делу Конфедерации, поскорей выставила Ретта вон.

Из всех домов, где его принимали в 1862 году, дом мисс Питтипэт остался чуть не единственным, куда он был вхож и в 1863-м. И то, если б не Мелани, его, скорее всего, не приняли бы и здесь. Едва он появлялся в городе, тетя Питти лишалась чувств. Она знала прекрасно, что говорили ее друзья по поводу его визитов, но до сих пор не набралась храбрости сообщить капитану Батлеру, что ему здесь не рады. Всякий раз, как он приезжал в Атланту, она надувала свои пухлые губки и заявляла девушкам, что сама встретит его у дверей и даст ему от ворот поворот. И всякий раз, как он оказывался у дверей – с маленьким свертком в руке и с комплиментами ее красоте и обаянию на устах, – она сникала.

– Прямо не знаю, что и делать, – жаловалась тетушка. – Он только взглянет на меня, и я… я вся обмираю. Что будет, если я ему скажу? Все же он заработал такую дурную репутацию. А вдруг он меня ударит? Или… или… Ох, господи, если бы Чарли был жив! Скарлетт, это ты – ты должна сказать ему, чтоб он перестал у нас бывать, и сказать в очень тактичной форме. Мне кажется, ты поощряешь его, весь город говорит, а если еще твоя матушка узнает? Вот что она мне тогда скажет? Мелли, а ты должна прекратить свои любезности к нему, держись холодно и отчужденно, он поймет. Ох, Мелли, как ты думаешь, может, мне лучше написать записку Генри, попросить объясниться с капитаном Батлером?