«Пожалуй, это потому, что он по-настоящему меня не любит, – считала Скарлетт, вполне довольная таким положением вещей. – Не дай бог, он даст волю своим чувствам». Вместе с тем эта мысль продолжала свербить ее.

Живя с Реттом, Скарлетт обнаружила в нем массу нового, хотя раньше считала, что знает его очень хорошо. Так, она узнала, что его голос может быть как у кошки, мягким и нежным, зато в другую минуту становится сухим и жестким, он мог даже пересыпать свою речь ругательствами. Он с явным откровением и удовольствием рассказывал эпизоды из своей богатой жизни, связанные с проявлением мужества, чести, добродетели и любви, а затем вдруг переключался на цинизм и скабрезности. Она знала, что мужья ничего подобного не рассказывают своим женам, но эти истории развлекали ее и взывали к чему-то грубому и земному, заложенному в ней. На короткое время он становился пылким, даже нежным любовником и тут же превращался в насмешника, в безумца, который поджигал запальный шнур к пороховой бочке ее взрывного темперамента и любовался взрывом. Она узнала, что комплименты Ретта всегда можно истолковать двояко, а к самому нежному выражению его лица следует относиться с подозрением. Фактически за те две недели, что они провели в Новом Орлеане, она узнала о нем все, за исключением того, каким же он является на самом деле.

Иногда по утрам он отпускал горничную и сам приносил ей в постель завтрак, кормил ее, как маленькую девочку, а потом брал щетку и долго расчесывал ее длинные темные волосы, пока они не начинали потрескивать. Случались и такие дни, когда он внезапно срывал с нее одеяло и начинал щекотать голые пятки. Порой он с неподдельным интересом слушал, как Скарлетт рассказывает о своих деловых операциях, кивая в знак согласия и хваля за сообразительность, но в другой раз называл ее сомнительные сделки не иначе как грязными делишками, разбоем на больших дорогах и вымогательством. Он вывозил ее в театр и назойливо шептал на ухо, что Бог, вероятно, не одобрил бы подобные развлечения, а в церкви тихонько рассказывал забавные непристойности и принимался ее упрекать, почему она не смеется. Он старался развить в ней способность свободно высказываться, казаться легкомысленной и смелой. Она переняла у него привычку говорить жалящие слова и едкие фразы, научилась наслаждаться ими, распознав, какую власть они имеют над другими людьми. Но Скарлетт не обладала ни тем чувством юмора, который сглаживал его острые выпады, ни способностью насмехаться над собой, которая не изменяла ему даже тогда, когда он насмехался над другими.