Ретт воскресил в ней почти забытое умение воспринимать жизнь как игру. Жизнь для Скарлетт в последние несколько лет оказалась исключительно серьезной и горькой. Он знал, как надо играть, и заражал ее своим энтузиазмом. Но он никогда не играл, как мальчик, он был мужчиной, и, что бы он ни делал, она никогда не забывала об этом. Она не могла смотреть на него сверху вниз с высоты своего женского превосходства и улыбаться, как всегда улыбаются женщины, глядя на шалости мужчин, которые остаются в душе детьми.

Принимаясь на эту тему размышлять, Скарлетт немного раздражалась. Как было бы приятно почувствовать свое превосходство над Реттом! От других мужчин, которых она знала, можно было отмахнуться полупрезрительным: «Что за ребенок!» От родного отца, от Тарлтонов с их вечными розыгрышами и грубыми шутками, от маленьких Фонтейнов с их ребяческими приступами гнева, от Чарльза, Фрэнка, – да ото всех мужчин, которые ухаживали за ней во время войны, – фактически ото всех, кроме Эшли. Только Эшли и Ретт ускользали от ее понимания и не хотели ей подчиняться, потому что оба они взрослые люди и ни у того ни у другого в характере не осталось ничего мальчишеского.

Ретта она не понимала, да и не особенно старалась понять его, хотя было в нем кое-что, вызывающее любопытство. В особенности озадачивал взгляд, устремленный на нее, когда она смотрела в другую сторону. Быстро обернувшись, она ловила его настороженный, жадный, выжидательный взгляд.

– Почему ты так смотришь на меня? – однажды в досаде спросила она. – Как кот на мышиную нору!

Выражение его лица быстро изменилось, он отделался смехом. Вскоре она забыла об этом и больше не забивала себе голову непонятными вещами и всем тем, что имело отношение к Ретту. Он был слишком непредсказуем, чтобы разбираться в нем, а жизнь – это сплошной праздник, если, конечно, не думать об Эшли.

Часто думать об Эшли ей мешал Ретт. Весь день у нее не было свободной минуты, чтобы подумать об Эшли, но ночами, когда не спалось после танцев на балу или голова кружилась от шампанского, тогда Скарлетт не могла не думать о нем. Засыпая в объятиях Ретта на кровати, залитой лунным светом, она говорила себе: какой бы замечательной была жизнь, если бы это Эшли так крепко обнимал ее, если бы ее волосы лежали на лице и шее Эшли.

Однажды, предаваясь таким вот мечтам, она вздохнула и повернула голову к окну; тут же сильная рука Ретта, лежащая у нее под головой, налилась свинцом, и в ночной тишине раздался его голос:

– Господи, забери душу этой обманщицы в ад!

Встав с кровати, он оделся и вышел из спальни, несмотря на ее испуганные возражения и вопросы. Он появился наутро, когда она завтракала в своей комнате, неопрятный, совершенно пьяный и в самом язвительном настроении, не удосужившись даже извиниться и сказать, где провел ночь.