Схватив Бонни на руки и разобрав сквозь рыдания только одно слово «темно», он в бешенстве повернулся к Скарлетт и неграм:

– Кто погасил огонь? Кто оставил ее одну в темноте? Присси, я шкуру с тебя спущу!

– Боже праведный, мистер Ретт! Это не я! Это Лу!

– Господи Иисусе! Мистер Ретт! Я…

– Молчать! Вы знаете мои распоряжения, да. Черт, я… Убирайся вон, чтоб я тебя больше не видел. Скарлетт, расплатись с ней и убедись, чтобы она убралась отсюда до того, как я спущусь вниз. А теперь все… уходите. Все!

Негритянки в панике разбежались, а следом за ними ушла и Лу, вытирая слезы передником. Но Скарлетт осталась. Ей было тяжело видеть, как ее ребенок мгновенно утих на руках мужа, тогда как у нее девочка истошно кричала. Ей было тяжело видеть, как крохотные ручонки обвили его шею, и слышать, как дочка срывающимся голосом рассказывает, что напугало ее, а она, родная мать, сколько ни старалась, ничего путного не смогла от нее добиться.

– Значит, оно сидело на твоей грудке, – тихо переспросил Ретт. – И оно было большое?

– О да, ужасно большое. И с когтями!

– Ох, да еще с когтями тоже. Ну ничего, ничего. Я буду сторожить тебя всю ночь и, если чудище опять появится, застрелю. – Голос Ретта звучал так тепло и умиротворяюще, что Бонни понемногу успокоилась. Рыдания стихли, и вскоре она уже спокойно рассказывала о посетившем ее монстре на языке, который был понятен одному только отцу.

Не в силах сдержать раздражение от того, что Ретт совершенно серьезно говорит о потусторонних вещах с малюткой, Скарлетт заметила:

– Ретт, не впадай в детство!

Он жестом велел ей замолчать, а когда Бонни заснула, положил ее в кроватку и накрыл простыней.

– Я удушу эту черномазую, – прошипел он. – Но ты тоже виновата. Почему не поднялась наверх и не проверила, горит ли свет?

– Не сходи с ума, Ретт, – также шепотом ответила Скарлетт. – Ты сам довел ее до этого. Все дети боятся темноты, но потом у них это проходит. Уэйд тоже боялся, но я не потакала его капризам. Пусть она покричит одну-две ночи.

– Пусть она покричит? – Скарлетт показалось, что сейчас он ее ударит. – Ты либо полная дура, либо самая жестокая из женщин, которых я когда-либо видел.

– Я не хочу, чтобы она выросла нервной и трусливой.

– Трусливой? Черт возьми! В ней нет ни капли трусости! Да у тебя напрочь отсутствует воображение, и тебе не дано понять страдания тех, кто им обладает, и особенно ребенок. Если нечто с когтями и рогами появляется и садится тебе на грудь, ты пошлешь его к черту, верно? И с большим удовольствием! Но позвольте напомнить вам, мадам, что я был свидетелем того, как вы, проснувшись, орали, словно ошпаренная кошка, из-за какого-то там тумана, в котором бежали во сне. К тому же это случилось не так уж давно!