Скарлетт растерялась, потому что не любила вспоминать тот дурной сон. Кроме того, смутившись, она припомнила, как Ретт, словно маленькую Бонни, утешал ее. Ей не оставалось ничего другого, как броситься в атаку с другого края:

– Ты просто ублажаешь ее и…

– И буду ублажать впредь. Со временем она забудет своего монстра.

– В таком случае, – не преминула заметить Скарлетт, – если ты собрался играть роль няньки, может быть, соблаговолишь приходить домой не среди ночи и трезвым?

– Домой я буду приходить пораньше, но пить стану столько, сколько захочу и когда захочу.

После этого разговора Ретт стал приезжать домой задолго до того времени, когда полагалось укладывать спать Бонни. Он садился рядом с дочерью, брал ее за руку и ждал, пока сон не сморит малышку. Только потом осторожно высвобождал руку и на цыпочках спускался вниз, оставляя на столе ярко горящую лампу, и не закрывал дверь, на случай если девочка проснется от испуга. Ретт поклялся, что больше никогда не допустит, чтобы она испытывала страх перед темнотой. Отныне все домочадцы старательно следили за тем, чтобы в его комнате горел свет; и Скарлетт, и Мамми, и Присси, и Порк время от времени, затаив дыхание, поднимались по лестнице проверить, не погасла ли лампа.

Ретт также бросил пить, но отнюдь не благодаря увещеваниям Скарлетт. Последние месяцы он сильно пил, хотя всегда умел контролировать себя, и однажды, набравшись виски, взял дочку на руки и спросил:

– Ты поцелуешь своего папочку?

Бонни наморщила вздернутый носик, попыталась было слезть с плеча отца и выпалила:

– Нет, противно.

– Что противно?

– Запах противный. Дядя Эшли не пахнет так противно.

– Будь я проклят! – печально заметил Ретт, опуская девочку на пол. – Вот уж никак не ожидал увидеть в тебе поборника трезвого образа жизни!

Однако с этого дня он позволял себе только бокал вина после ужина. Бонни, которой всегда разрешалось допить последние капли, вкус вина вовсе не считала противным. С отказом от обильных возлияний у Ретта постепенно исчезла одутловатость щек, и круги под глазами выделялись уже не так резко. Поскольку Бонни нравилось ездить верхом, сидя на седле впереди отца, Ретт много времени проводил на открытом воздухе, и его смуглое лицо потемнело еще больше. Теперь он производил впечатление совершенно здорового человека, часто смеялся и вновь был похож на того молодого и лихого искателя приключений, который в первые годы войны взволновал всю Атланту.

Люди, которые прежде его не любили, теперь улыбались, завидев в седле с маленькой дочкой. Женщины, ранее считавшие, что рядом с таким мужчиной ни одна из них не может чувствовать себя спокойно, стали останавливаться на улице и заговаривать с ним, выражая свое восхищение Бонни. Даже самые строгие дамы в возрасте признавали, что мужчина, с которым можно обсудить болезни и проблемы воспитания детей, не совсем безнадежен.