Скарлетт недовольно поджала губы. Нет, не то чтобы она не понимала, что Эшли имеет в виду. Сам тон его голоса, как ничто другое, воскрешал в памяти иные времена, заставляя сильнее биться ее сердце. Но с того самого дня, когда она в отчаянии бросилась на траву в «Двенадцати дубах» и сказала себе: «Я не буду оглядываться», Скарлетт приказала себе не думать о прошлом.

– Эти дни мне нравятся больше, – произнесла она, отводя глаза. – Сейчас жизнь гораздо интересней… эти вечеринки, приемы и все такое… Вокруг все блестит и сверкает. А тогда мне было скучно. О да, разве забудешь ту размеренную жизнь и те теплые летние сумерки в «Таре»! Негромкий мягкий смех, долетающий из многочисленных комнат большого дома! Золотистый багрянец лесов и спокойное осознание того, что и завтра ничего не изменится! Как вычеркнуть из памяти эти воспоминания? Нет, эти дни мне все-таки больше нравятся, – дрожащим голосом повторила Скарлетт.

Эшли соскользнул со стола и недоверчиво рассмеялся. Взял ее за подбородок, повернул к себе лицо и сказал:

– Ах, Скарлетт, ты совсем не умеешь лгать! Да, сейчас все блестит и сверкает… как ты выражаешься. Но в этом-то и беда. В дни нашей юности не было столько блеска, зато они были полны очарования, красоты и неторопливого обаяния.

Взволнованная Скарлетт опустила глаза. Звук его голоса, прикосновение его руки неслышно открывали двери, которые она давно и навсегда затворила для себя. За этими дверями была спрятана красота прежних дней, и тоска по ним всколыхнула ее душу. Но как бы ни была притягательна эта красота, она должна там и оставаться. Невозможно двигаться вперед с грузом причиняющих душевную боль воспоминаний.

Эшли отпустил подборок Скарлетт и осторожно взял ее ладонь в свои руки.

– Так ты все помнишь… – проговорил он, и в ее мозгу зазвучало тревожное предостережение: «Не оглядывайся! Не оглядывайся!»

Но Скарлетт отмахнулась от этого предостережения, чувствуя, как волна охватившего вдруг счастья уносит ее в прошлое. Наконец-то она поняла Эшли; наконец-то их взгляды совпали. Это мгновение дорогого стоило, какими бы потом оно ни обернулось для нее новыми страданиями.

– Так ты все помнишь, – повторил Эшли, и как по мановению волшебной палочки растаяли стены убогой конторки, время повернуло вспять, вот они с Эшли снова скачут бок о бок по лесу той далекой предвоенной весной. Продолжая говорить, Эшли все крепче сжимал ладонь Скарлетт, и его голос воскрешал печальное волшебство полузабытых песен, и звон уздечки, когда они мчались среди кизиловых деревьев, спеша на пикник к Тарлтонам, и ее беззаботный смех, и отливающие на солнце серебром волосы Эшли, гордо сидящего на коне. В его голосе слышалась музыка, музыка скрипок и банджо, под звуки которых они танцевали в белом особняке, которого уже не существует. В его голосе невозможно было не узнать лай опоссумов на темных болотах холодными осенними вечерами и аромат пунша, приправленного остролистом и подаваемого на Рождество, и мелькание улыбающихся черных и белых лиц. Старые друзья возвращались, смеясь, словно много лет тому назад: длинноногие и рыжеволосые Стюарт и Брент с их вечными проказами; Том и Бойд, точно два необузданных жеребца; Джо Тонтейн с горящими черными глазами; Кейд и Рейфорд Калверты, умевшие двигаться с резким ленивым изяществом. А вот Джон Уилкс, и раскрасневшийся от выпитого коньяка Джералд, и благоухающая Эллен с шуршащими юбками, и все ощущение уверенности, что о завтрашнем дне не стоит беспокоиться и с наступлением нового утра праздник жизни продолжится…