«В какой книге? В какой книге?» – некстати завертелось в голове Скарлетт, и она принялась лихорадочно озираться, отмечая и мрачный блеск тяжелого серебра, и пугающую темноту углов.

– И я, – продолжал Ретт, – оказался изгнан, поскольку мои грубые страсти вступили в явное противоречие с твоим благонравием… поскольку ты не захотела больше иметь детей. Как сильно ты меня огорчила, моя дорогая! Я буквально не находил себе места! Мне не оставалось ничего другого, как отправиться налево и поискать там приятное утешение, оставив тебя наедине с твоим благонравием. А ты тем временем выслеживала многострадального мистера Уилкса. Черт возьми, что его гложет? Мыслями он не может оставаться верным жене, зато в плотском отношении сохраняет ей верность. Почему он никак не решится сделать выбор? Ты не возражала бы против детей от него, не правда ли, выдав их за моих?

Вскрикнув, Скарлетт вскочила, но Ретт усадил ее обратно со смехом, от которого она похолодела. Он вжал ее в кресло, наклонился и, пошевелив пальцами перед ее глазами, сказал:

– Посмотри на мои руки, дорогая. Я легко мог бы ими разорвать тебя на кусочки, чтобы заставить не думать об Эшли. Но есть иное решение. Я просто сожму твою голову, как грецкий орех, и буду жать до тех пор, пока из нее не улетучатся все мысли об Эшли.

Он взял голову жены в ладони, осторожно погрузил пальцы в ее распущенные волосы, и вдруг резко приподнял ее лицо к себе. Скарлетт видела глаза совершенно незнакомого человека, пьяного и говорящего с нарочитой медлительностью. Животной смелости в ней всегда хватало, и в минуты опасности это чувство всегда возрастало стократно.

– Ты пьяный кретин! – сузив глаза и сжавшись, прошипела она. – Убери руки!

К ее удивлению, Ретт послушно сел на край стола и снова наполнил бокал.

– Я всегда восхищался твоим боевым духом, моя дорогая. А сейчас, когда ты оказалась загнанной в угол, он восхищает меня еще больше.

Скарлетт стянула полы халата, соображая, как бы поскорее оказаться в своей комнате, запереть прочную дверь и остаться одной. Она должна как-то осадить Ретта, заставить его подчиниться; такой Ретт ей был совершенно незнаком. Она медленно, борясь с дрожью в коленях, поднялась, поплотнее запахнула халат и, откинув с лица волосы, резко сказала:

– Я не загнана в угол. Тебе, Ретт Батлер, никогда не загнать меня туда и не запугать. Ты всего лишь пьяное животное, которое привыкло плохо обращаться с женщинами и уже не может вести себя иначе. Тебе не дано понять ни Эшли, ни меня. Ты слишком долго жил в грязи и ничего, кроме грязи, не знаешь. Ты ревнуешь к тому, чего тебе никогда не понять. Спокойной ночи.