Эти слова Ретта так больно задели Скарлетт, что она забыла о своем изумлении и страхе.

– Жаль… меня?

– Да, жаль, поскольку ты, Скарлетт, сущий ребенок. Ребенок, который плачет, потому что ему не могут достать луну. А что ребенок делал бы с луной, окажись она у него в руках? И что бы ты делала с Эшли? Да, мне жаль тебя… больно наблюдать за тем, как ты обеими руками отмахиваешься от своего счастья и тянешь их к тому, что никогда не сделает тебя счастливой. Еще мне жаль тебя, потому что по своей глупости ты не в состоянии понять, что счастье возможно только между двумя родственными душами. Умри я, умри мисс Мелли и окажись драгоценный и благородный возлюбленный в твоем распоряжении, думаешь, ты была бы с ним счастлива? Черта с два! Тебе никогда не понять его, тебе никогда не узнать, о чем он думает, никогда не проникнуть в его душу, поскольку ты мало что смыслишь в музыке, поэзии, книгах и во всем том, что не имеет отношения к долларам и центам. В то же время ты, моя дражайшая половина, могла бы быть совершенно счастлива, предоставь ты себе и мне хоть полшанса, – ведь мы так похожи друг на друга. Мы оба, Скарлетт, подлецы, и, когда чего-нибудь захотим, нас уже ничто не остановит. Мы могли бы быть счастливы, потому что я люблю тебя и понимаю тебя, Скарлетт, как самого себя, а Эшли никогда бы не понял. А если бы понял, то стал бы презирать… Но нет, ты готова всю жизнь страдать по тому, кого тебе не дано понять. Ну а я, моя драгоценная, продолжал бы бегать по шлюхам. Уверяю тебя, мы оказались бы лучше многих супружеских пар.

Ретт резко развернулся и, шатаясь из стороны в сторону, направился к графину. Скарлетт стояла как вкопанная, пытаясь разобраться в вихре мыслей, проносившихся в ее голове. Муж сказал, что любит ее. Говорил ли он серьезно? Или спьяну? Или это одна из его новых и ужасных шуток? А Эшли… ребенок… плачущий по луне. Она выскочила в темный коридор и побежала, словно все демоны ада гнались за ней. Только бы успеть добежать до своей комнаты! Внезапно ее нога подвернулась, и одна туфля соскочила. Пришлось остановиться, чтобы сбросить вторую, но в ту же секунду ее настиг Ретт, бесшумно, словно индеец, возникший из темноты. Его горячее дыхание обожгло лицо Скарлетт, а руки, распахнув халат, грубо обхватили обнаженное тело.

– Гоняясь за ним, ты выгнала меня из города. Ей-богу, сегодня ночью в моей постели окажутся двое!

Ретт подхватил Скарлетт и стал подниматься по лестнице. Ее голова оказалась прижата к его груди, и Скарлетт услышала, как сильно стучит его сердце. От боли и испуга она вскрикнула. Не церемонясь, Ретт в кромешной темноте тащил ее наверх, и безумный страх охватил Скарлетт. Она в руках сумасшедшего! Пришел ее смертный час! Скарлетт закричала, но крик застрял в горле. Тогда Ретт остановился на площадке, повернул ее лицом к себе, наклонился и поцеловал с такой дикой яростью, что она перестала что-либо соображать и провалилась в чернеющую бездну. Дрожа с головы до ног, как будто на сильном ветру, Ретт губами впился в ее рот, руки заскользили вниз, туда, где трепетала обнаженная грудь. Словно во сне она слышала его голос, не понимая, о чем он говорит, испытывая неведомые ранее ощущения. Тьма поглотила ее, но она поглотила и его; в этой неведомой ей до сих пор черной бездне не существовало ничего, кроме его жадных губ, ласкающих ее тело. Скарлетт хотела было что-то сказать, но своим страстным поцелуем Ретт не позволил ей открыть рот. От этого поцелуя она испытала неведомое прежде волнение, в котором смешалось все: радость, страх, безумие, желание подчиниться этим слишком сильным рукам, этим губам, до боли обольстительным, этому стремительному напору. Где-то в глубине сознания мелькнула мысль, что наконец-то она столкнулась с тем, что кто-то или что-то сильнее ее; что нашелся тот, кого не запугаешь и не подчинишь себе; что этот человек сам способен запугать и подчинить. Невольно ее руки обняли шею Ретта, она ответила ему поцелуем, и супруги продолжили свой путь в сладостно-кружащей темноте, которая обволакивала их.