– Я знаю, что никогда не смогу искупить вину перед тобой, но я помогала тебе как могла.

Мама поставила ноги на перекладину между ножками стула и запустила пальцы в густые кудрявые волосы.

Ну а я…

Я снова взорвался:

– Помогала? – Я забыл про всю свою боль, и мое тело внезапно наполнилось энергией, подпитываемой гневом. Я вскочил на ноги так резко, что стул с грохотом опрокинулся на пол. – В чем, мать твою, заключалась эта помощь? В том, что ты не поверила мне, когда я впервые пожаловался на этого урода? Или в том, что оставила меня с ним, свалив во Францию на целый месяц, а по возвращении «обрадовала» новостью о беременности? Ты хоть знаешь, что я пережил, мама? Скажи, черт возьми, ты знаешь это?

Я кричал так, что в горле запершило.

Мама посмотрела на меня напуганным взглядом, обливаясь слезами, и покачала головой.

– Нет? Ты же сама сказала, что знаешь, что твой сыночек стал грушей для битья. Неужели твой любимый муженек не рассказал, как весело мы проводили время?

Мама промолчала.

Но мне больше не нужен был ее ответ. Вся боль, годами копившаяся внутри меня, вся усталость от работы, учебы и постоянного стресса в последние месяцы, переживания за Рири, провалившаяся попытка заработать денег, вчерашний вечер с Тиной – все это навалилось на меня тяжким грузом и грозило раздавить к чертям, если я не сброшу эту ношу здесь и сейчас.

– Тебя всегда волновали мои татуировки, но ты хоть раз задумывалась, откуда они взялись? Хоть раз в твою голову проникала мысль, что я прячу под этими татуировками? Ну же, мама, включи мозги и собери этот пазл.

Злые слезы обожгли мои глаза, и я в нетерпении стер их ладонью, задев синяк на скуле.

Мама качала головой из стороны в сторону, продолжая молча плакать.

– Не хочешь? Ладно, я расскажу сам. Мы ведь семья, в конце концов, – с издевкой добавил я. – Пока ты была во Франции, Саймон избил меня за то, что я разбил его пивной стакан, избил до потери сознания. Когда я очнулся, осколки этого чертового стакана впивались в кожу рук и даже головы. Вот почему я набил татуировки, мам. Чтобы скрыть ненавистные следы, которые при каждом взгляде напоминали мне о том дне. Ты говоришь, что мы семья и должны решать проблемы вместе, вот только в тот момент у меня не было никакой семьи. Я был один.

Десять лет я хранил этот секрет от матери. Десять лет держал в себе самую большую обиду. А высказавшись, почувствовал такое опустошение, словно вместе с обидой меня покинули и все силы. Боль в теле вспыхнула с новой силой, и я с тихим стоном опустился на пол.

Погода за окном прояснилась, и по стенам заскользили лучи солнца. Один такой проворный солнечный зайчик лизнул теплом мою оголенную руку – тот самый участок, на котором арабской вязью было вытатуировано слово «терпение».