— А ты?

— О-о… Я…

Меча Инсунса слушала его рассказ молча и внимательно. Теперь, после его вопроса по ее лицу скользнула уклончиво-неопределенная усмешка.

— Большой свет… Так ведь, кажется, пишут в иллюстрированных журналах?

Максу очень захотелось протянуть руку и снять с нее очки, чтобы увидеть выражение глаз, но он не осмелился.

— Никогда не мог понять, как это твой муж…

Он осекся, но Меча не переспросила. Темные стекла уставились на него с безмолвным вопросом — она ждала продолжения.

— Этот ваш стиль… — начал было он и вновь замялся в смущении. — Не знаю, как сказать… Ты и он.

— И третьи лица?

Повисло молчание. Надолго. Слышался только треск цикад.

— В Буэнос-Айресе ведь это было не в первый раз… — наконец продолжила Меча. — И не в последний. Армандо по-своему смотрел на жизнь. И на отношения мужчины и женщины.

— Да, по-своему… Весьма своеобразно.

Она рассмеялась, но совсем невесело. И сухо. Потом, словно демонстрируя удивление, вскинула руки.

— Вот уж не думала, что ты такой пуританин, Макс… В Буэнос-Айресе мне бы и в голову такое не пришло…

Она что-то чертила носком туфли по песку. Похоже на сердце, подумал Макс. Но когда появилась пронзающая его стрела, Меча поспешно затерла рисунок.

— Поначалу это была игра. Провокация. Вызов хорошему воспитанию и морали. Потом стало частью всего остального.

Она сделала несколько шагов к берегу, ступая между мотками водорослей, остановилась так, что силуэт впечатался в слепящую бирюзу воды.

— Так повелось с самого начала… Уже наутро после первой брачной ночи Армандо захотел, чтобы горничная, когда принесет в номер завтрак, застала нас голыми в постели. Не просто голыми и не просто в постели, как ты понимаешь… Мы хохотали как сумасшедшие.

Макс, ослепленный солнечным сиянием, силился разглядеть ее против света и приложил ладонь козырьком ко лбу. Но выражение лица по-прежнему ускользало. Он видел только контур фигуры на сверкающем фоне залива. Меча меж тем продолжала рассказывать монотонно и почти безразлично:

— Как-то раз после ужина мы поехали домой. С нами был наш приятель, итальянский музыкант — очень славный, кудрявый… с томной повадкой. Д’Амброзио, если не путаю… и Армандо все устроил так, что мы занялись сексом прямо у него на глазах. И он ушел не сразу, а сначала долго и внимательно наблюдал за нами с улыбкой и странным блеском в глазах. Тут сказалась его особая склонность к математическому изяществу.