— И тебе всегда это… доставляло удовольствие?

— Нет, не всегда. Особенно поначалу… Мне было очень нелегко забыть вот так, сразу, все, что было привито мне моим католическим воспитанием, так свято заботящимся об условностях и приличиях. Но Армандо особенно нравилось выходить за рамки дозволенного.

У Макса язык присох к нёбу. Солнце палило нещадно, отчаянно хотелось пить. Кроме того, он чувствовал почти физическую дурноту. До такой степени, что потянуло присесть прямо на землю, не боясь выпачкать брюки. Он пожалел, что оставил шляпу на вилле, хоть и понимал, что мутит его не от солнца и не от жары.

— Я была очень молода, — добавила Меча. — И чувствовала себя примерно как актриса, которая выходит на сцену и ждет признания, и надеется услышать аплодисменты.

— Ты была влюблена. Это многое объясняет.

— Да… Наверное, в ту пору я его любила. Сильно любила.

Произнося это, она раздумчиво склонила голову набок. Потом оглянулась по сторонам, словно подыскивала слова или образ. Или, быть может, объяснение. И вот наконец, словно отчаявшись найти, с насмешливым смирением махнула рукой.

— И не сразу поняла, что речь-то идет не только об Армандо, но и обо мне. О темных закоулках моей собственной души. Иначе бы я ни за что не зашла так далеко. Даже чтобы доставить ему удовольствие… Однажды в Берлине он заставил меня развлекаться с двумя юными кельнерами в баре на Тауэнциенштрассе… В тот вечер он даже не прикоснулся ко мне, хотя обычно приходил после того, как отваливались остальные. А тогда всего лишь сидел, курил и смотрел все до конца. И тогда вот я впервые получила настоящее наслаждение от того, что за мной наблюдают.

Она рассказывает это так монотонно, как будто читает фармацевтический проспект, подумал Макс. Тем не менее ее явно интересовало, какое впечатление производит на него услышанное. Опять это ее холодное любопытство, понял он с удивлением. Любознательность естествоиспытателя или инженера. Контраст между этим и его собственными ощущениями был так же разителен, как и неистовый солнечный свет, против которого выделялся лишь черный контур ее фигуры. И Макс скорее со страхом, чем с удивлением, понял, что ревнует. Чувство это было для него новым, неведомым, непривычным. Нежданное неудовлетворенное желание. Звериная ярость.

— Армандо наставлял меня, — продолжала она все так же ровно. — Со свойственным ему методичным терпением учил использовать для секса неограниченные возможности разума. Физическая сторона, повторял он, это всего лишь его часть. Необходимое и неизбежное воплощение всего прочего. Вопрос гармонии.