В этот момент я остро чувствую каждую секунду, проведенную вдали от него. Он дарит мне жизнь. Когда Уайетт, подняв голову, скользит вверх и входит в меня, я обвиваю его руками и ногами, словно это единственное, что я могу сделать, чтобы удержать его в себе.
Уже после я поворачиваюсь на бок, и Уайетт, свернувшийся калачиком сзади, смеется, когда я широко зеваю.
– Когда-то мы делали это по три раза за ночь, – говорю я.
– Наверное, мы все-таки уже старые, – признается Уайетт.
Я заглядываю себе в душу в поисках раскаяния, но не нахожу даже намека. Никакого чувства вины, никакого приступа стыда.
И чего теперь ждать? Ведь что сделано, то сделано.
Уайетт накрывает рукой мягкую округлость моего живота – лишние пять фунтов, с которыми я безуспешно боролась всю жизнь.
– Знаешь, жаль, что я этого не видел.
– Как я толстела?
– Нет. Как ты носила под сердцем ребенка.
Я прижимаю к себе руку Уайетта и зажмуриваюсь так крепко, что больно глазам. Затем поворачиваюсь к нему лицом:
– Хочу, чтобы ты думал обо мне за секунду до поцелуя. Когда ты совсем близко и ничего не видишь, а только чувствуешь биение пульса в воздухе. Вот так.
Уайетт придвигается ко мне.
– Сейчас? – шепчет он.
– Сейчас, – киваю я.
Я целую Уайетта долго-долго, пока он не начинает беспокойно шевелиться, пока я не начинаю чувствовать его запах на своей коже, пока я не обретаю способность видеть с закрытыми глазами. Когда мы наконец отрываемся друг от друга, Уайетт улыбается ленивой улыбкой. Затем заправляет прядь волос мне за ухо.
– Ты опять где-то далеко. Заставляешь меня еще раз тебя запоминать, да?
Я снова целую его, проглатывая ответ.