На каждом шагу к ним подходили люди, расспрашивали их, радовались встрече с Хаклом, и все готовы были рассказать ему еще раз, что тут было. И одна только Полли знала, через что прошел сам Хакл, каким он был храбрым, причем во многих отношениях. Когда его развлекали всякими сказками, он слушал внимательно, как всегда, а Полли подходила к нему и сжимала его руку, а он в ответ сжимал ее пальцы, и им не нужно было ничего говорить, разве что Хакл часто проверял свой телефон и вздыхал, а Полли бросала на него тревожные взгляды.

Наконец это случилось. Около шести вечера раздался длинный звонок низкой тональности. Хакл и Полли переглянулись.

– Если тебе придется вернуться… – начала она, но Хакл лишь отрицательно качнул головой: нет, никогда.

И она спросила, а как же Клемми, а Хакл сказал, что все выяснится в свое время.

Они держались за руки, когда Хакл ответил на звонок:

– Алло?

Сначала в трубке молчали. Потом послышался голос Дюбоза, так похожий на голос Хакла:

– Привет, братец.

После паузы Дюбоз продолжил:

– Я не… слушай, я не готов стать папочкой.

Тут он разразился объяснениями, жалобами, обещаниями (которые едва ли сдержит, подумал Хакл) и еще изъявлениями благодарности за то, что брат наладил дела на ферме…

– Эта бумажная работа меня убивает, друг, – сказал Дюбоз. – Я не в силах с ней справиться, я прихожу в ужас!

– Мм… – ответил Хакл.

Они говорили по громкой связи.

– А вы не могли бы… ну… передать привет той сладкой милашке? Скажите ей, я не хотел ничего плохого.

Полли кивнула.

– Передам, – соврала она. Она вовсе не собиралась напоминать Селине о Дюбозе.

Весь Маунт-Полберн в тот вечер улегся спать пораньше, но Полли, переполненная эмоциями, и Хакл, запутавшийся во временных поясах, сидели на стенке набережной, ели жареную рыбу с картошкой, болтали ногами и смотрели на прекрасный золотисто-розовый закат. Это был словно какой-то другой мир.

– Вот интересно… – сказал Хакл. – Я насчет шторма и всего остального… Интересно, не думаешь ли ты…