– Я почти перестал думать об этом.

– Но когда-то думал?

– Конечно, думал.

– И к какому выводу пришел?

Я рассмеялся.

– После того, что было, мне трудно видеть прошлое.

– Ты уехал, я же сидел по ночам и слушал, как плачет мама. Я ложился на пол и прижимал ухо к отдушине. Она снова и снова молилась об одном и том же.

Я знал эту молитву. В последний раз я слышал ее, когда мать разрыдалась на пляже вечером перед отъездом. Вытащив из кармана бронзовую зажигалку «зиппо», изрядно потускневшую за эти десятилетия, я поднял ее, чтобы показать почти стершуюся гравировку. Кончики моих пальцев прошлись по вмятинам и выпуклостям, похожим на знаки азбуки Брайля.

Сила к силе. Я перевернул ее. «Ниспошли нам дождь». Я вручил зажигалку брату. Мою связующую нить с надеждой.

– Выгравировал, когда был там…

– Зачем?

– Чтобы всегда помнить.

– Что именно?

– Мамин голос.

Бобби повертел зажигалку в руках, щелкнул ею, потом захлопнул о бедро и вернул ее мне.

– Ты ведь даже не куришь.

– Когда человек одинок, огонь может стать утешением.

Бобби задумался, а затем махнул рукой, указывая на меня, себя и мир, в который она нас родила.

– Ты думаешь, она говорила об этом?

Я окинул глазами мир.