Я кивнула и улыбнулась.
Но он медлил. На худом лице появилось хмурое выражение.
– Мне правда жаль, Ора, – снова сказал он.
– Мне тоже. Сама себе удивляюсь. Придет же в голову, что музыка может быть камнем преткновения! Давай обнимемся и будем считать, что квиты.
Он на секунду замер, а потом закатил глаза и, слегка меня приобняв, дважды похлопал по спине. Можно было без преувеличения сказать, что это было самым сердечным объятием, на которое он был способен. Я обняла его в ответ. Он быстро отстранился и чуть скривил губы – в его случае это вполне тянуло на ослепительную улыбку, – после чего покачал головой, отвернулся и стал подниматься на веранду.
Роудс стоял все там же, смотрел и ждал, пока сын войдет в дом и закроет дверь. Оставив нас наедине.
– Ладно, иди сюда, – сказал он низким тихим голосом, протягивая руку.
Я взяла ее. Ощутила кожей его мозолистую ладонь. Увидела, как его длинные пальцы сомкнулись, притягивая меня к себе. Фиолетово-серые глаза смотрели не мигая.
– А теперь давай еще раз. Почему ты раньше не сказала о том, кто твой бывший?
Он произнес это так мягко, что я рассказала бы ему что угодно.
Я ответила, тоже стараясь звучать мягко.
– Есть несколько причин. Во-первых, я не хочу о нем говорить. Разве можно рассказывать тому, кто тебе нравится, о своем бывшем? Никто не станет этого делать! А во‐вторых, я уже говорила, что мне было неловко. Вдруг ты подумал бы, что со мной что-то не так и потому мы расстались…
– Я знаю, что с тобой все так. Ты прикалываешься? Он кретин.
Я подавила улыбку.
– И очень долгое время окружающие лишь притворялись, что хотят общаться со мной, потому что считали, что я работаю на него. Нет, я не к тому, что ты – его фанат… Просто я привыкла не говорить о нем, Роудс. Это вошло в привычку. Я могла говорить о нем с очень, очень немногими. И мне не хотелось поднимать эту тему. Я старалась жить дальше.
– Ты и живешь дальше.
Сердце у меня екнуло.
– Это действительно так. Ты прав.
Он придвинулся совсем вплотную.
– Я хочу понять, дружочек, просто чтобы знать степень его кретинизма.