Ее мягкие волосы приятно щекочут кожу, и я едва держусь, чтобы не прижать ее всю к себе и бесконечно просить прощения за то, что сделал. Но прежде всего мне нужно поговорить с ней.

– Колония для несовершеннолетних – это хуже, чем тюрьма для взрослых. Дети более жестоки, импульсивны. В таком месте… инстинкт самосохранения становится основным. Единственным. Он сильнее, чем мораль, чем совесть. Я творил ужасные вещи, Бель…

Горло будто изнутри оплела колючая проволока, и мне приходится замолчать. Несмотря на почти кромешную темноту, я крепко зажмуриваюсь, словно это поможет мне развидеть, забыть все то, чему я был свидетелем и что делал собственными руками. Жгучий, острый ком в горле останавливает меня, показывая, насколько все мое нутро против того, чтобы вскрыть все, что я так тщательно похоронил в себе. Меня снова разрывают противоречия. Ощущая ее нежную ладонь в своей руке, я испытываю необходимость высказать ей все. Эта девочка заслуживает того, чтобы знать, кого она держит за руку.

– Я оправдывал себя, что это все самозащита. И я верил в это, пока был в колонии. Искренне верил, что вся эта жестокость, грязь – все это было необходимо, чтобы выжить самому. Но когда ты на свободе, то начинаешь смотреть по-другому на многие вещи. Не могу сказать, что глубоко сожалею обо всем, что натворил в колонии. Там были ужасные люди – не лучше меня, ужасные условия и ситуации… Они заслужили то, что получили. Но, выйдя на свободу, я удивлялся сам себе. Удивлялся тому, что не умираю от угрызений совести, что меня не преследуют последствия всего, что я натворил. Видимо, человек и правда способен привыкнуть ко всему. Я привык к жестокости. Привык ощущать ее на себе и причинять боль другим. Для меня это стало нормальным… – я запинаюсь, пытаясь протолкнуть рвущиеся слова через сдавленное горло. – Но не когда я причиняю боль тебе, Бель. Это разрывает меня на части. Мне так жаль…

– Знаю. Но ты не сделаешь мне больно. – Она слегка проводит ладонью по моей щеке, поворачивая меня к себе лицом. И лишь на секунду я могу взглянуть ей в глаза, когда она говорит: – Ты можешь больше не просить прощения.

Но я тут же отвожу взгляд, снова опустив голову. Я не заслуживаю ее.

– Я – ужасный человек, Изабель, – зачем-то говорю я.

– Твоя мама сказала мне, что ты – хороший человек, – вдруг говорит Бель, и я вопросительно взглядываю на нее. – Когда я везла твою семью в трейлер, Кэрол сказала мне это. Тогда я ей не поверила. Я решила, что это просто слепая материнская любовь. Но теперь я, кажется, понимаю, о чем она.