– Нам сказали, что выживет только один из нас, и все столпились вокруг, пялились и ржали над происходящим. И я сорвался. Я был очень зол. Зол, что попал в колонию, что снова пострадал из-за своего гребаного папашки, что мать позвонила копам и я лишился свободы. Я ненавидел это чувство, что меня предали, бросили в эту дыру, а теперь – делают из меня посмешище и угрожают какие-то сосунки. И, черт, я сорвался на том пацане. Выместил на нем всю свою злость. А ее было много, непозволительно много. Казалось, я просто захлебнусь в ней, если не выплесну. Пацан почти не сопротивлялся. Он просто не мог физически. Я слышал, как ломались его кости. Одна за другой. Слышал, как он задыхался, когда кровь заполнила легкие. Слышал, как в толпе кто-то блевал от всего этого зрелища. Но меня это не остановило. Меня ничто, черт возьми, не остановило. Я продолжал. Мне было плевать. Я поступил как трус, как мразь. Хуже всего то, что, как я позже узнал, никто даже не собирался нас убивать, они просто запугивали так всех новеньких. Для них это было развлечением на вечер, а я забил пацана, который ничего плохого мне не сделал.

Я замолчал, вдруг ощутив, что мне не хватает воздуха, и стал дышать глубже, до боли сжимая пальцами волосы на затылке. Вскрыв старую рану и обнажив ее перед Бель, я ощущаю себя, как и предполагал. В груди жжет так, будто сердце гонит по венам не кровь, а кислоту, мучительно разъедающую все тело.

Теперь она точно возненавидит меня. И наверняка уйдет. И мне придется ее отпустить. Как бы ни было хреново, я не стану удерживать ее. Не имею права. Она заслуживает лучшего, чем я. Такая девчонка должна быть с кем-то хорошим, кто будет о ней заботиться. Не с таким монстром, как я. Но все во мне ломит от одной мысли, что она может быть с кем-то другим. Черт возьми. Все чувства, которые она вызывает во мне, полны противоречий. Эта девчонка просто убивает меня и в то же время исцеляет.

– Это ужасно… – наконец шепчет она, но продолжает сидеть рядом. И не пытается уйти или хотя бы отсесть подальше.

Какого черта? Да, она права, то, что я сделал, – ужасно. Я ужасен. Но почему она не уходит? Может, боится? Думает, что стану ее удерживать? Но я полностью охреневаю, когда снова ощущаю ее мягкое прикосновение к своей трясущейся ладони:

– Мне жаль, что тебе пришлось пережить все это, Нейтан, – раздается в тишине ее голос.

Ее тонкие пальцы снова сплетаются с моими, а последние сказанные ей слова врезаются в мое сознание. Она серьезно?! Жалеет меня? Жалеет убийцу, а не жертву? Я не понимаю. Правда не понимаю, как она может продолжать смотреть на меня с таким теплом. Как может и дальше продолжать обнимать меня и вообще прикасаться. Я отвратительный. Мерзкий. Грязный. Сколько бы ни натирался в душе мочалкой. Мне не отмыться от всего, что я сделал. Да я сам не хочу к себе прикасаться лишний раз.