– А ведешь себя по-прежнему как ребенок, – процедил он, и Изабель подавилась от возмущения, но спрятала взгляд.

– Ты тоже не меняешься, Дивер, все такой же ублюдок. Если это не глюки и ты не сдох, то мне жаль. Вот правда. Какого черта ты здесь, а не жаришься на гриле в аду?!

Он знал, что она не всерьез. Знал, что вместо нее говорит озлобленное сердце, которое он же сам и разбил. Но, так или иначе, эти слова, пропитанные ненавистью, заставляли занозу в его сердце заныть сильнее.

– Я не мог не поздравить свою девочку. Сегодня у тебя двойной праздник, – выдохнул он, прильнув горячими губами к ее похолодевшему лбу.

– Да как же ты не слышишь меня, Дивер?! – зарычала она и вырвалась из его рук. – Я ненавижу тебя! Не нужны мне твои сраные поздравления! Что ты можешь мне дать, Дивер? Ты сломал мне жизнь! Ты сломал меня!

– Бель, послушай…

– Нет. Теперь ты слушай! Ты наговорил достаточно. Говорил за меня на следствии, в суде, ты всегда решал за двоих. Но теперь моя очередь говорить. Ты имел право распоряжаться своей жалкой жизнью, но не моей! Думаешь, тебе пришлось нелегко? Хоть на секунду задумался, каково мне? Я, черт возьми, даже не знаю, с чего начать, – она подавилась истеричным смешком, вцепившись трясущимися от злости пальцами в волосы. – Я не смогла забыть этот кошмар. В ту ночь, когда ты меня бросил, меня осматривали врачи. Не просто осматривали, Дивер. Меня раздели. Изучили и сфотографировали каждый дюйм моего тела. Расспросили о том, как ты «насиловал» меня, про каждый чертов синяк на моем теле. Но это даже не худшее, – она издала очередной всхлип. – После первого унижения меня отправили к психиатру. Мне оголили каждый чертов нерв. Выковыряли каждую извилину. Залезли в каждую часть моего больного подсознания. Вывернули всю душу наизнанку. Пичкали таблетками. Убеждали, что я спятила. Что это была не любовь. Что я ошибалась в тебе. В себе. И в какой-то момент я им даже поверила. Потому что не могла верить самой себе. Ты представляешь, каково это, Дивер? Когда не можешь верить собственному разуму? Ты представляешь, как унизил меня, как разрушил меня?

– Не надо так…

– Заткнись нахрен! Я не позволяла тебе открывать рот, ты должен слушать! – Она с силой ткнула его в грудь, не собираясь прекращать. – Знаешь, каково мне было на суде? Как меня все глазами препарировали, ковырялись в моих внутренностях своими вопросами, тыкали пальцами и наслаждались тем, как внутри меня все кровоточит, смотрели как на сумасшедшую. Как на жалкую дуру, влюбившуюся в маньяка! Меня считали жертвой изнасилования, пока я кончала под тобой, Нейтан. Меня! А не Элайзу, пока чертов Леннард сидел в том же зале и притворялся невинной жертвой! – она схватилась за горло, которое сжимал острый ком, в груди горело, – так долго Изабель держала истинные чувства и слова в себе. Дивер покорно молчал, а она продолжала охрипшим от крика голосом: – Знаешь, какие кошмары я вижу по ночам? Знаешь, сколько версий смерти Леннарда, Донни, себя я видела от твоих рук? Знаешь, каково мне в каждый День независимости? Каждый раз, услышав салют, я прячусь от вспышек под одеялом и спешу запихнуть в уши наушники с орущей на всю музыкой?! – она глядела ему прямо в лицо, наслаждаясь болью того, кого винила во всем. – Ты все испортил, Дивер. Ты не оставил мне ничего! Ничего, что бы не напоминало о тебе, – ее дрожащий голос сорвался, и звенящая тишина ударила по ушам.