Он уставился на меня сверху вниз, не говоря ни слова.

– Я люблю тебя, Оливер. Спасибо тебе за прекрасный подарок.

Его глаза заблестели, его собственные слова любви слетели с губ, когда я оставила его стоять на моей кухне, не подготовленная к душераздирающему разговору, который мне предстоял.

Когда я въезжаю на знакомую подъездную дорожку, то вижу машину Клементины. Она всегда рано приходит на семейные встречи, поскольку любит помогать нашей маме с ужином.

Однажды я случайно подожгла кухню, когда положила прихватку на горячую конфорку. Это был пасхальный бранч[45], и я пыталась помочь приготовить простой соус. Но этот соус обернулся визитом пожарных, ущербом на тысячи долларов и постоянным запретом пользоваться плитой родителей после того, как я в панике швырнула прихватку, и от нее загорелись занавески. Это воспоминание только усиливает мою тревогу.

Когда я врываюсь в парадную дверь в своих громоздких снегоступах и с опухшими глазами, Поппи сразу приветствует меня в своем очаровательном праздничном платье. Это вызывает мой нервный срыв еще до того, как я переступаю порог прихожей.

– Тетя Сид, что случилось? Тебе не нравится мое платье?

Поппи дважды поворачивается, и я рыдаю сильнее.

При моем драматическом появлении из-за угла кухни выходят мама и сестра с одинаковыми выражениями лиц и в фартуках с оленями.

Клементина смотрит на меня с беспокойством, и я понимаю, что это первый раз, когда мы видим друг друга лично после ее вспышки гнева в машине.

И теперь эта вспышка гнева приобретает чертовски много смысла.

– Мне так жаль, – выдавливаю я, почти задыхаясь, когда смотрю на свою сестру широко раскрытыми глазами. – Я не знала. Не знала…

Ее глаза вспыхивают, в них мелькает что-то мрачное.

– Давай поднимемся наверх.