– Что, черт возьми, происходит? – требует мама, откладывая в сторону кусок индейки и скрещивая руки на груди, ее обеспокоенный взгляд блуждает между нами. – Что случилось? Дело в Оливере?

Клем уже поднимается по лестнице.

– Сидни, объясни, – настаивает она. – Ты бледная как смерть.

– Я и чувствую себя мертвой. Мы скоро спустимся.

Поднимаясь по лестнице, как две бомбы замедленного действия, мы проскальзываем в спальню для гостей. И Клем закрывает дверь, на мгновение переводя дыхание, а затем медленно поворачивается ко мне лицом. Она заикается, все ее тело дрожит.

– Т-ты знаешь?

Мои чертовы слезы не перестанут литься, как маленькие непослушные кинжалы, прокладывая себе путь по моим щекам и оставляя шрамы.

– Почему ты мне не сказала? Как ты могла мне не сказать?

– Я не могла. Я… – Ее голова качается с неистовой силой, собственные слезы льются ручьем. – Я просто не могла.

– Кто это сделал? Кто, черт возьми, причинил боль моей сестре?

Ее горло сжимается от натужного сглатывания, голова все еще мотается из стороны в сторону.

– Это не имеет значения.

– Это имеет значение! – вскрикиваю я, вскидывая руки вверх. – Это, черт возьми, имеет значение, потому что я собираюсь выследить и кастрировать этого ублюдка.

– Прекрати, сестренка. Говори потише, – резко шепчет она, оглядываясь на дверь через плечо. – Это было очень давно, ясно? Это случилось, и это в прошлом. Забудь.

– Как ты можешь так говорить? Я никогда не забуду. Никогда.

– Ты должна. Пожалуйста.

– Назови мне чертово имя, Клементина.

– Я не могу! – Она подходит к гостевой кровати, садится на край и закрывает лицо руками. – Как ты узнала?

Я следую за ней, опускаясь на колени между ее ног.

– Оливер забрал свои комиксы, которые он рисовал в плену, – выдыхаю я. – Мы просматривали их вместе, и он нарисовал сцену, где безликий мужчина… прикасался к тебе.