Я не совсем уверен, о чем я вообще думал, особенно после того, как сильно старался создать пространство между нами. Джун боролась с трудностями как могла, и я бросился ее спасать. Джун хотела покинуть родительское гнездышко, и я предложил ей безопасное место, чтобы обосноваться.

К сожалению, все пошло не по плану, поэтому на этой неделе я специально проводил много часов на работе, чтобы избежать неминуемого взрыва.

Ее реакция на ситуацию с Сидни подтвердила мои худшие опасения…

Она тоже это чувствует.

Это взаимно, а взаимные вещи избегать в десять раз труднее.

Но я все еще пытаюсь. Я все еще чертовски стараюсь быть сильным, делать то, что, я считаю, в ее же интересах, чтобы не дать нам сгореть в огне и не утянуть за собой все, что нам дорого.

Джун делает еще один шаг вперед, ее взгляд затуманивается не только от алкоголя.

Я качаю головой:

– Я не буду говорить об этом с тобой сейчас. Не когда ты опьяневшая.

– Может быть, стоит. Может быть, придется.

– Может быть. Но не сейчас.

– Но ты выглядишь расстроенным, а я ненавижу, когда ты расстроен. Ты можешь поговорить со мной.

Я стискиваю зубы:

– Я расстроен потому, что в одно мгновение ты называешь меня своим братом, напоминая мне о том, насколько это все неправильно, а в следующую минуту ты смотришь на меня так, будто хочешь, чтобы я сорвал с тебя это бикини и переступил черту, после которой возврата не будет.

Джун облизывает губы, делая резкий вдох. Потом покусывает губу, изображая невинность, но выглядя при этом как чистый грех.

Она пошатываясь подходит ко мне, обводит пальцем мое лицо с долгим, усталым вздохом:

– Это нечестно.

– Что нечестно?

– Твое лицо.