Мое рвение разгоралось всю дорогу до Лос-Анджелеса и бо́льшую часть времени, пока мы ужинали с сестрой Джесси. Ужина, который я чуть было не испортила, хотя этого вряд ли можно было избежать.
Где-то в середине поедания малинового сорбета и во время моих неуклюжих объяснений о том, зачем я здесь, возникла мертвая тишина. Когда у меня закончились слова, Джесса Мэйс просто уставилась на меня.
И это продолжалось еще какое-то время.
– Ты хочешь сказать, что прилетела сюда
Она сидела напротив меня, высокая и уверенная, широко расправив плечи и недоверчиво приподняв одну бровь. Она была такой же красивой, какой я ее запомнила, но то, что я отметила во время нашей последней встречи, еще ярче проявилось сегодня: эта пустота в ее глазах, отсутствие искры.
Я снова попыталась неловко объяснить то, что сказал мне Джесси. Все, кроме той части, где говорилось о самоубийстве.
Весь предстоящий разговор казался таким значимым и таким ясным, пока я прокручивала его в голове. Но когда слова сорвались из моих уст, то прозвучали как-то неправильно.
– Я просто подумала, что, может быть, я могла бы помочь. Ну, знаешь, объяснить…
– И ты прилетела сюда? Сегодня? – Джесса, казалось, зациклилась на этой детали больше, чем на любой другой.
А я просто продолжала пытаться вернуть ее к сути разговора.
– Ну, он беспокоится о тебе. Я не знаю, сказал ли он тебе об этом прямо и скажет ли вообще когда-нибудь. Но он переживает. И я думаю, у него есть на то причины. Если я не перехожу черту, говоря это.
Джесса отложила ложку, как будто у нее пропали остатки аппетита.
– Я не знала, что он так к этому относится.
– Да, это так.
– Прошу прощения. – Она жестом подозвала официанта. – Думаю, мы закончили, – сказала она ему, и у меня внутри все сжалось от безысходности.
Официант убрал тарелки, но я крепко держала свой бокал с вином. Я сделала глоток, а потом совершила марш-бросок.
– Почему ты чувствуешь себя грязной?
Джесса подкрашивалась сливово‐красной помадой, смотря в золотую пудреницу. Она замолчала и посмотрела на меня поверх свечей.
– Что, прости?