– Я хочу большего, чем просто поцелуи.

Ее кокетливая улыбка исчезает.

– Но мы не должны вешать ярлыки на вещи. Мы должны были просто оставаться непринужденными. Так было бы лучше для нас двоих.

– Я люблю тебя, – бросаю эти слова в нее, оставляя себя голым и ободранным, и вот она держит мое сердце. – Все кончено, Вероника. Это случилось. То, что ты пытаешься сделать три шага назад, ничего не изменит.

Вероника покусывает нижнюю губу. Движение, которое означает глубокое раздумье и конфликт, которое заставляет меня думать невероятно много о том, как я хотел бы снова поцеловать ее и как я ненавижу, когда она грустит. Я протягиваю руку и большим пальцем разглаживаю ее губы, и она смотрит мне прямо в глаза. Печаль исчезла, сменившись искрой.

Я обхватываю ладонями ее щеки и ласкаю нежную кожу. Вероника сглатывает, потом высовывает язык и облизывает свои губы. Она делает глубокий вдох, как будто ей тоже трудно сдерживать сердцебиение. Энергия накапливается в воздухе вокруг нас, настолько мощная, что практически потрескивает.

– Вот и все, что есть между нами, – шепчет она. – Нас влечет друг к другу. И это притяжение работает, и работает хорошо. А ты путаешь его с эмоциями.

– Вовсе нет, – тихо отвечаю я. – Я люблю тебя.

– А тебе не следовало бы.

– Но я люблю.

– Но ты не должен… – Вероника отступает назад, стряхивая мое прикосновение.

– Почему? – Я разочарованно провожу рукой по волосам. – Ты очень умная и такая забавная, и я очарован всеми твоими причудами. Ты любишь жизнь, не судишь, и ты так чертовски красива, что на тебя больно смотреть. Я все время думаю о тебе: когда просыпаюсь, перед тем как лечь спать. Я мечтаю о тебе. Я с нетерпением жду встречи с тобой, поэтому не понимаю, почему мне должно быть все равно.

– Потому что я умираю! – она кричит.

– Ты этого не знаешь. Ты сказала, что опухоль небольшая, но ты в порядке!

– Я солгала! Опухоль растет. Мои головные боли усилились, мои симптомы усилились, и ты знаешь, что я вижу свою маму! Это ненормально. Даже для меня. Я хочу, чтобы она была настоящей. Мне нужно, чтобы она была настоящей, но я не дура. Я знаю, что это может значить. Я знаю, что умираю.

Ее слова эхом отдаются в поле и в моей душе.

Она сказала это вчера вечером, но я понял это еще до ее шепота. Тем не менее я все еще пытался обмануть себя, но это так. Признание – это сокрушительный груз, это веревка, привязанная к моей лодыжке, которая застряла на дне карьерного пруда. Влага в уголках ее глаз говорит мне, что она только что произнесла абсолютную правду.

Я не могу дышать и вздрагиваю, борясь с желанием согнуться пополам. Как будто кто-то ударил меня сначала в горло, а потом в живот.