— Ещё бы ему этого не сделать!

— И он собирается ответить за всё, что совершил.

— А был какой-то другой вариант? — бросаю с раздражением.

— Он уничтожен, Аверьян! — говорит Архип. — Раздавлен! Убит! И я его не оправдываю, не защищаю и не пытаюсь смягчить его вину!

— А по-моему, позвонив мне в восемь утра и сообщив о визите к нему, ты делаешь именно это.

— Я сообщил об этом, потому что он всё ещё наш друг.

— Он твой друг, Архип.

— Богдан наш друг, и точка! Он признаёт свою вину и жалеет о том, что натворил!

— Жалеет он! — смеюсь, почесав нос.

— Слушай, я знаю, ты сейчас не в себе, и это нормально. Это объяснимо, учитывая состояние Адель…

— Это ненормально! — взрываюсь на весь парк. — Ненормально, слышишь?! Я вторую неделю слоняюсь у кровати, в которой она неподвижно лежит, и жду чуда! Может, пальцем шевельнет, может, дрогнут её веки или температура хоть на половинку чертового деления поднимется! Но ничего не происходит, и меня это убивает! Я злюсь на себя, злюсь на родителей, которые, зная больше, чем все вокруг, не заметили, не обеспокоились, не предвидели возможной угрозы! С каждым гребаным днем надежда во мне угасает и сменяется яростью, от которой рвется на части всё мое тело! Это меня расплющивает бетонная плита неизвестности, это меня она убивает! Богдан признаёт свою вину? Отлично! Тогда пусть понесёт заслуженное наказание, а не ноет о том, как ему хреново и стыдно за то, что он натворил!

Ударяю пальцем по красной иконке на часах, и телефонный разговор завершается. Мои нервы и без того на пределе, а я ещё должен беспокоиться о состоянии ублюдка, благодаря которому все мы сейчас как в аду, из которого никак не выбраться.

Уничтожен он.

Раздавлен.

Убит!

Богдан сейчас в самом последнем вагоне многокилометрового поезда, и его судьба меня не волнует. Мне неинтересно, что он чувствует, о чем думает и в чем раскаивается. Я просто хочу, чтобы Адель открыла глаза, чтобы в них снова засияло солнце. И уже, кажется, не столь важно, вспомнит она меня или нет. Только пусть вернется к своей семье, а я… Я обязательно найду дорогу к её сердцу.

⁂

Всю ночь льет дождь, и гром тревожно сотрясает землю. Я настолько зациклился на настроениях погоды, которые непременно связываю с состоянием Адель, что теперь не могу не думать о том, что всё кончится плохо.

Ночи ещё никогда не казались мне настолько продолжительными. И особенно эта — громкая, дождливая, с рассекающими небо молниями и безутешными шагами мамы в коридоре. Ей тоже не спится.

Когда они с отцом говорят об Адель, у меня начинает першить в горле от невозможности сказать вслух о собственных чувствах. Они так гордятся ею, представляют, сколько у нее всего ещё впереди, а я, как дурак, только молча и согласно киваю, потому что если выразить словами то, что творится внутри меня, они посчитают меня безумцем. Я не могу сказать родителям, что Адель значит для меня больше, чем то, как они себе представляют. Я столько раз просил их не называть её моей сестрой, но всё без толку. Это продолжается изо дня в день, и, учитывая обстоятельства, мне не хватает духу требовать от них то, что так или иначе будет нуждаться в объяснениях. Мы все подавлены, думаем и желаем одного и того же, и сейчас точно не время выражать какое-либо недовольство и требования.