— Небесная канцелярия метко брякает о землю и вправляет мозги. «Никакого отношения к личной жизни, говоришь? Жена и семья отдельно?» — чужим голосом спрашивает Стас. — Получите и распишитесь: же-на и семь-я отдельно. — Он трёт лицо ладонями и грубо прочёсывает волосы пальцами. — Рвёшься к большим возможностям и деньгам, только они в какой-то момент бац! — и становятся товаром, а ты разменной монетой. Платишь чувствами, принципами, совестью, чем-то важным изнутри, но кажется, что с тебя не убудет, а на самом деле невосполнимо теряешь себя же по кусочкам, но понимаешь это, когда уже поздно и былую цельность вряд ли можно восстановить. А то, за чем гнался, и вовсе не нужно.

— Хреновые мы с тобой торгаши. — Наваливаюсь боком на спинку кресла и прислоняюсь виском к его углу. — Оба закладываем душу, да ещё и продаём её частями по дешёвке. — Стас хмурится, и я поясняю: — Шок, отрицание, гнев. Смотрю, с торгом у тебя тоже всё ужасно. Я и вовсе в нём забуксовала. Давно поняла, но упорно газовала, надеясь выскочить. Заляпалась в хлам — вот и весь результат. Пора выкарабкиваться без резких движений.

Вижу недопонимание в глазах Стаса. Сажусь удобнее и стараюсь разложить всё по полочкам прежде всего для себя:

— Я устроила отвратительный торг на тему: кто хуже? Не лучше, Стас, а хуже. Выбирала из разных зол меньшее, тогда как ни одного не должно быть. Ты переспал с другой женщиной, но ни в кого не влюбился, а мне было так плохо, что этим я пыталась себя успокоить и утешить иллюзиями, что всё ещё что-то значу для тебя. Кошмар…

— Ты значишь, — перебивает Стас. — Без иллюзий.

Не комментирую его замечание. Прочищаю горло, чтобы не задохнуться от омерзения после высказанного признания, но безжалостно распинаю себя дальше:

— Что лучше из худшего: не знать о твоей измене и продолжать жить в слепой уверенности, что у нас всё хорошо, или узнать, тоже изменить и не смочь окончательно уйти? — Прижимаю руку ко рту, потому что меня начинает подташнивать. — Я не могла тебя простить, хотя, получается, пыталась, но делала саму себя хуже, чтобы мы сравнялись и мне удалось простить, абсолютно не оставляя себе шанса на самопрощение.

Стас подаёт мне неизвестно откуда взявшуюся и уже открытую бутылочку воды. Отпиваю треть. Остальное достаётся ему.

— Наш неразвод ведь тоже по сути торг, — усмехаюсь. — Мы не подаём заявление только потому, что приняли взвешенное решение не влезать в бюрократические процедуры и не хотим вовлекать детей, или обречённо оставляем себе лазейку хотя бы таким образом продолжать быть вместе?