Глава 8

Роддом встретил меня запахом хлорки и чего-то сладковато-медицинского — того самого запаха, который врезается в память навсегда и всплывает каждый раз, когда жизнь ставит тебя на грань. Я стояла перед серым зданием с облупившейся краской и думала: вот здесь, за этими стенами, девять лет назад произошло то, что разрушило мою жизнь. Здесь кто-то перепутал двух младенцев — и перепутал судьбы двух женщин.

Знаете, есть места, которые несут в себе боль, как губка несёт воду. Ты входишь туда — и сразу чувствуешь: здесь кто-то страдал. Много кто. Долго. И эта боль въелась в стены, в пол, в воздух. Роддом был именно таким местом. Местом, где счастье и трагедия идут рука об руку, где жизнь начинается — но иногда начинается неправильно.

Я поднималась по лестнице, и каждая ступенька отдавалась в груди тупой болью. Мне казалось, что всё вокруг смеется надо мной — стены, окна, даже облупившиеся перила. "Идёт дурочка, — шептали они, — которая девять лет жила в чужой сказке. Идёт мамаша, которая потеряла собственного ребёнка и не заметила этого".

Меня выворачивало до мурашек вдоль позвоночника от одной мысли: а что, если я так и не найду правды? Что, если все свидетели уже умерли, все документы — потеряны, все следы — затёрты временем? Что, если мой настоящий сын где-то живёт, не зная обо мне, а я никогда его не найду?

В приёмной сидела женщина за сорок — усталая, с выгоревшими волосами и глазами, которые видели слишком много чужого горя. Она подняла на меня взгляд — равнодушный, служебный, как у кассира в супермаркете.

— К кому? — спросила она, не отрываясь от компьютера.

— Мне нужно к заведующей. По поводу родов... девятилетней давности.

Она нахмурилась, как будто я попросила её высчитать квадратный корень из бесконечности.

— А зачем вам это? Жалоба? Справка?

— Мне нужно узнать... — голос мой дрогнул, как струна перед разрывом. — Была ли путаница с детьми. В ночь с пятого на шестое марта 2015 года.

Она посмотрела на меня внимательнее. И в её глазах что-то мелькнуло — не сочувствие, нет. Узнавание. Как будто она уже слышала похожие истории.

— Садитесь, — кивнула она на пластиковый стул. — Сейчас посмотрю, свободна ли Марья Петровна.

Я села и стала ждать. Время тянулось, как патока. Каждая минута была мучением. В горле пересыхало так, что больно было глотать. Руки тряслись, и я зажимала их между коленями, чтобы не было видно. Вокруг меня сновали беременные женщины — с круглыми животами, с сияющими лицами, с надеждой в глазах. Они ещё не знали, что материнство — это не только радость. Это ещё и страх. Страх потерять. Страх не справиться. Страх узнать, что ты девять лет была не той, кем думала.