— Дайте мне её адрес, — попросила я. — Последний известный.

— Я не могу, — покачала головой заведующая. — Это конфиденциальная информация.

— Марья Петровна, — я наклонилась к ней через стол, — у меня умирает ребёнок. Мальчик, которого я девять лет считала сыном. А мой настоящий сын где-то живёт с чужими людьми. Знаете, что это такое — потерять ребёнка дважды? Сначала не заметить потери, а потом узнать о ней?

Мне ломило кости от напряжения. Всё тело было как струна, натянутая до предела. Ещё чуть-чуть — и я сорвусь, разлечусь на части.

— Представьте, что это ваш ребёнок, — продолжала я. — Представьте, что где-то ваша дочь зовёт мамой чужую тётю. А вы даже не знаете, жива ли она. Здорова ли. Счастлива ли. Вы бы согласились на многое, чтобы узнать правду, ведь так?

В её глазах что-то дрогнуло. Человеческое. Материнское.

— Подождите здесь, — сказала она и вышла из кабинета.

Я осталась одна среди фотографий улыбающихся младенцев. И вдруг поняла: эти фотографии — как издевательство. Как напоминание о том, чего у меня нет. О том, что я потеряла, сама того не зная.

Знаете, есть особое чувство — когда тебя предали не люди, а сама жизнь. Когда ты делала всё правильно, а оказалось, что правильного не было вообще ничего. Когда ты думала, что знаешь свою историю, а она оказалась чужой с самого начала. Это чувство хуже любой боли. Потому что боль можно пережить. А предательство судьбы — нет.

Марья Петровна вернулась с листком бумаги в руках.

— Последний известный адрес Веры Николаевны, — сказала она, протягивая мне записку. — Но не факт, что она там живёт. И не факт, что с ней можно нормально поговорить.

Я взяла листок дрожащими руками. На нём был написан адрес — где-то на окраине города, в старом районе.

— Спасибо, — прошептала я.

— Не благодарите, — покачала головой заведующая. — Я не уверена, что делаю правильно. Но... у меня тоже есть дети. И внуки. И я понимаю, что бы чувствовала на вашем месте.

Выходя из роддома, я думала: вот здесь всё началось. Здесь, в эту проклятую ночь с пожаром и суматохой, чья-то невнимательность или равнодушие разрушили две жизни. Мою — и той женщины, которая девять лет растила моего сына, не зная об этом.

А может, она знала? Может, она чувствовала, что мальчик не её? Может, она страдала так же, как я сейчас?

Нет. Этого не может быть. Если бы она знала — она бы искала. Как ищу сейчас я.

На улице было холодно. Ветер пронизывал до костей, а небо висело низко и серо, как крышка гроба. Я шла по пустынным улицам и думала о том, что жизнь — это не история с хорошим концом. Это лотерея. И иногда в ней выигрывают, а иногда — проигрывают всё.