– Да! – воскликнула я. – Наш виноград стоит лишь положить в рот и слегка сжать зубами, как шкурка сразу исчезает, а рот наполняется сладким соком!

И мы обе негромко рассмеялись.

– Покидая те земли, я думала, что смогу когда-нибудь вернуться. Однако оказалось, что тогда мы распрощались навсегда. – Голос сестры стал печальным. – Я не была дома больше двадцати лет.

Я крепко обняла ее, сдерживая слезы.

– Не расстраивайся, сестренка. На самом деле я счастлива, очень счастлива. Я скоро увижу матушку и Циншаня.

– Циншаня?[69] – переспросила я.

Жолань, повернув голову, с улыбкой взглянула на меня.

– Ты еще помнишь его?

– Помню, – торопливо отозвалась я.

– Вот я глупая, – расплылась в улыбке сестра. – Разве возможно, чтобы те, кто видел его, могли его забыть?

– Верно, – улыбнулась я.

Жолань тихо вздохнула и закрыла глаза. После долгого молчания она сказала, словно обращаясь сама к себе:

– Я знаю, что поначалу он совсем не хотел учить меня ездить верхом. Мои изнеженность и плаксивость вызывали у него недовольство. Если бы не мое высокое положение, он бы давно отказался от такой ученицы.

– Ты много плакала? – удивилась я. – Почему я ничего не знала?

– Я и сама удивлялась, – мягко улыбнулась сестра. – Матушка рано умерла, а я всегда была гордой и не желала выглядеть слабее других. Но когда он с насмешливой, снисходительной улыбкой смотрел, как неуклюже я сижу в седле, то, сама не зная почему, не могла сдержать слез, чувствуя себя обиженной.

Я улыбнулась, хотя внутри меня разъедала горечь.

– Наверняка потом он больше над тобой не насмехался, сестрица.

– Тут ты ошибаешься, – улыбнулась в ответ Жолань. – Он с детства рос, выживая на городских улицах, был ужасно вредным и языкастым: его слова резали, будто ножи. Он получил некоторое образование, поэтому при желании мог говорить не только грубо, но и достаточно вежливо. И всегда мог найти какой-нибудь недостаток, над которым можно поиздеваться.

– Значит, ты не сердилась на него?

Губы сестры изогнулись в легкой улыбке, и она надолго задумалась.