– Не забывай каждый год в двадцать второй день двенадцатого месяца поминать кое-кого поклоном и подношениями. Только никто, кроме царственного дядюшки, не должен знать об этом.

В глазах Чэнхуань блестели слезы, но она лишь кивала, закусив губу.

Выпустив ее из объятий, я с улыбкой сказала тринадцатому господину:

– Возвращайтесь!

Тринадцатый кивнул, но даже не тронулся с места. Душа наполнилась горечью. Я крепко обняла его со словами:

– Давай попрощаемся сейчас, продолжая дорожить друг другом.

– «Взойдут на будущий год ароматные травы, но любоваться будем мы порознь, друг»[96], - проговорил тринадцатый господин, изо всех сил стиснув меня в объятиях в ответ.

– «Когда меж морями нам кто-то душевно близок, у края ли неба, и то он как будто рядом»[97], - ответила я.

Тринадцатый тяжело вздохнул и сказал:

– В путь!

Я с улыбкой кивнула и, напоследок еще раз обняв Чэнхуань, забралась обратно в повозку. Едва опустилась занавеска, как по щекам одна за другой покатились слезы. Цяохуэй не издала ни звука, лишь молча передала мне платок. Повозка медленно двинулась вперед. Было слышно лишь, как Чэнхуань, плача навзрыд, кричала:

– Тетушка, приезжай навестить Чэнхуань! Тетушка, приезжай навестить Чэнхуань…

Не в силах больше сдерживаться, я рухнула в объятия Цяохуэй и разрыдалась у нее на груди самым позорным образом.

Мы ехали очень долго и прибыли в Цзунхуа только к вечеру. Когда мы уже подъезжали к поместью четырнадцатого господина, Цяохуэй достала откуда-то огромное красное покрывало и дала мне.

– Зачем это? – со смешком спросила я.

– Как зачем? – удивилась Цяохуэй. – Чтобы надеть, ведь вы невеста! Для чего же еще?

Я вернула ей покрывало со словами:

– Мы всего лишь изгнанницы, которых выдворили из Запретного города, и мы просто ищем убежища. Нас двоих сопровождают лишь несколько стражников, а четырнадцатый господин, считай, находится в заключении. К чему затевать все эти церемонии?

– Но для вас, барышня, это великий день, – сердито возразила Цяохуэй. – Как же можно даже не надеть покрывало?