Мои товарищи по команде галдят, в доме адски шумно, но мы с Кеннеди храним молчание. Я нежно поглаживаю внутреннюю сторону ее бедра, а ее голова почти покоится у меня на плече.

Мы проводим в таком положении весь иннинг, прежде чем Кеннеди тихонько спрашивает:

– Ты считаешь, я холодная? – так, чтобы слышал только я.

«Черт побери, я готов его убить».

Я провожу тыльной стороной ладони по ее лбу.

– Ко мне ты относишься очень тепло.

– Исайя, я серьезно! Мне кажется, со мной что-то не так.

Я поворачиваюсь к ней лицом.

– С тобой абсолютно все в порядке. И пошел он на хрен! Мне жаль, что он заставил тебя так думать. Никто никогда не относился к тебе тепло, включая этого парня. Так откуда тебе знать, что бывает иначе?

– Значит, ты действительно считаешь, что я бесчувственная?

Я медленно выдыхаю.

– Может быть… Но я не думаю, что это неправильно, или плохо, или нужно исправлять. Это особенность твоей личности. Ты немного замкнутая. Немного робкая в общении с людьми. – Я беру Кеннеди за руку, и она ни секунды не сопротивляется. – Но еще у меня такое чувство, будто я выиграл в лотерею, ведь ты больше не ведешь себя робко со мной. Мне нравится, что с тобой нелегко, потому что, сказав какую-нибудь глупость, я вижу, как ты улыбаешься, и знаю: это – только для меня. И эта улыбка меня согревает.

Ее брови нахмурены, губы слегка приоткрыты. Кенни смотрит на меня так, словно не верит, что мне нравится ее неприступность. Нравится, что она не облегчает мне задачу. Не знаю, почему она этого не видит. Прошли годы, и Кеннеди не сделала и не сказала ничего такого, что помешало бы мне возвращаться снова и снова.

– Кроме того, – продолжаю я, поигрывая кольцом на ее пальце, – я обожаю зиму.

Она издает грубоватый, непривычный смешок, и улыбка, которую я так люблю возвращается.

– Иногда ты просто невыносим, – говорит Кеннеди, прежде чем опустить голову мне на плечо.

Это трудно отрицать. Я становлюсь абсолютным дураком, когда дело касается этой девушки.

21 Исайя

21