Пока никто не пришел, она принялась читать «Работницу», но никак не могла сосредоточиться. Как все изменилось! Какими взрослыми стали дети! А ведь она все еще чувствовала себя молодой и даже привлекательной. Замечала, как на нее смотрят мужчины. В районе, где она бывала по работе, ей часто делали комплименты, приглашали куда-то, но она неизменно отказывалась. Начинать новую жизнь? Поздно уже. Да и не будет уже никого, кто бы мог хоть как-то сравниться с Николаем.

Где-то просигналил автомобиль – и вот появился Розенберг, растрепанный, воодушевленный, благоухающий «Тройным» одеколоном:

– Только что с полей. Сев закончили. Кое-где уже всходы появились. Знаете, я городской, никогда сельским хозяйством не интересовался. А ведь как любопытно! Колхозы соревнуются, звенья, такой подъем!

– Пишется статья ваша?

– Ох, и не знаю даже, – рассмеялся Розенберг. – Скрытный какой народ у вас, непростой!

– Да, правда. Но что же делать? Жизнь такая. Забрали многих.

– Да. Понимаю. Мне рассказали, что на днях попа из Старицы увезли и семью его. Скрывался в городе, а кто-то из бывшего прихода увидел, узнал.

– Да как же?

– Всякое бывает. Да и вы не идеализируйте. Религиозный глист. Как поп – так критикнуть боятся.

– Наш отец Ефрем хороший был, мудрый. Сейчас хоть и старый, в колхозе сторожем работает.

– А я знаю, слышал, что ваши хорошие и мудрые людей убивали. Старые суеверы.

– Не могу поверить. Не может быть!

– А вот слушайте. Много случаев было таких, когда, например, убивали сомнамбул, мнимо умерших: думали, умер человек, принесли отпевать – а он очнулся. Просто в летаргическом сне был.

– И что же?

– А сами попы и убивали, потому что верили – если отпустить, то весь причт умрет. Просто суеверие, понимаете? Так что…

– Вы скажите… – Катерина на мгновение замялась. – Может, вы знаете, куда писать по поводу заключенных?

– Каких именно?

– Вот наш бывший помещик, Николай Вольф. Его арестовали. Дворянин. Вернулся из Парижа по поддельным документам. В 1921 году. Увезли в Старицу, а дальше что – не знаю. Писала в Помполит Пешковой, в ВЧК, в ГПУ, в ОГПУ – но ответ один: нет родства. Может быть, теперь, когда НКВД, правила другие? Может, вы знаете, куда написать?

Розенберг задумался:

– А вам очень надо?