Митрий долго не сознавался, говорил, что помогал партизанам. Но что толку: свидетелей – вся деревня. Нашлись и те, кто подтвердил, что он помогал расстреливать луковниковский партизанский отряд.

Катерина подумала о суде, на который ее позовут как свидетельницу, туда же потащат всех баб, которых Митрий заставил лечь под немецкого повара, и ей стало плохо: ведь обязательно вскроется, что Паня тоже работала на кухне и носила домой еду, а значит, Саша все узнает.

Коля жил у них, спал на своей старой кровати. Катерина решила посоветоваться, как можно избежать подробностей на суде, но тот сам опередил ее, догадался:

– Уж не Панька ли под немцем лежала?

Катерина взмолилась:

– Прошу, Христом Богом заклинаю, не говори Саше.

– Ладно, – равнодушно пожал плечами Николюша, – не скажу. Мало ли что тут у вас было.

Коля рассеянно кивал, будто не слышал Катерину.

– Так как же быть на суде? Ведь кто-то может и сказать со зла, – все еще не знала, как поступить, Катерина.

– Какой суд, мать? Не будет суда – сбежал он, – спокойно сказал Коля.

– Как сбежал? – опешила Катерина. – Что же ты не ищешь гада этого проклятого?

– Ты, мать, не переживай. Он же говорил, что партизанам помогал. Вот я и отправил его к тем самым партизанам.

– Так они же убьют его! Без суда?

– Почему они? Я убью. Но только т-с-с-с!

– Как ты? Что ты говоришь такое? Сыночек, враг он нам, много плохого сделал, но не убивай, не бери грех на душу! Пусть судят его!

Коля, до этого спокойный, вышел из себя и закричал:

– Как же ты не хочешь отомстить за сестру свою, за тетку Агафью, за себя, наконец. Вы же с отцом все потеряли из-за этого гада? Он чуть нас всех заживо не спалил на этом хуторе, черт подери! Да его мало расстрелять – слишком легко, надо, чтоб он страдал, на коленях чтоб полз, о прощении умолял, сапоги мне целовал! Вот как я его прикончу!

– Нельзя, сынок, ну отправь в тюрьму – пусть сидит там!

– Да я с удовольствием его пристрелю, как паршивого пса, мать! За всех нас рассчитаюсь!