– Расскажи мне о своем сыне.

– О Маркусе? Он вернулся в Лондон с женой. У них малыш.

– Так ты стала бабушкой? Почему же не сказала?

– Вот сейчас и говорю. – Обе женщины смеются.

– Славный мальчуган! – добавляет Левина, вспоминая его пухлые ручки и ножки с перетяжками и младенческое кряхтение.

Потом переходят к тому, как Мэри будет жить дальше. Левина описывает дом, который подобрала для нее:

– Зал просторный, вместительный, отделан панелями в «льняную складку», из окна видна церковь…

– Ви́на, я ведь довольно стеснена в средствах, – замечает Мэри. – Королева держит меня на голодном пайке. Она так и не вернула мне доходы от имений матери. Хотя на одну служанку хватит.

– Дом невелик, но тебе там будет удобно, и мы сможем часто видеться. В последнее время я почти не бываю при дворе, – говорит Левина. – Кстати, помнишь того мальчика, Хиллиарда? Его миниатюры сейчас в большом ходу.

– Конечно, помню. Он нарисовал копию с этого, – и Мэри достает из складок платья портрет Кэтрин с малышом на руках. – У него был настоящий талант.

– И страсть к новой вере – а вот здравого смысла недоставало. – Тут Левина останавливается, гадая, помнит ли Мэри ту пощечину, за которую ей стыдно до сих пор. – Как портретист он хорош, лучше, чем я, – говорит она, потом добавляет, невесело улыбнувшись: – Его запомнят, а меня… может быть, и нет. Знаешь, с возрастом начинаешь трезво себя оценивать.

– Это правда. А королева продолжает избавляться от своих родственников.

Мэри имеет в виду Норфолка, казненного нынче утром по обвинению в заговоре, – он будто бы пытался тайно вступить в брак с королевой Шотландии. Сама Мария Шотландская теперь пленница Елизаветы, ее прежний муж Дарнли – еще один королевский кузен – тоже в могиле.

– Помню, maman сказала однажды о прежней королеве, что власть развращает. Я много об этом думала – мне кажется, развращает не сама власть, а страх ее потерять. – Помолчав, Мэри добавляет со вздохом: – В конце концов, Мария и Елизавета Тюдор были когда-то девочками. Они не так уж отличались от моих сестер, да и от любых девочек, коль уж на то пошло. Их изменил страх.

В тот же миг Левина ощущает, что должна исповедаться и сбросить груз вины, тяготящий ее вот уже семь лет.

– Мэри, я должна тебе признаться… – начинает она.

– Признаться? В чем? – спрашивает Мэри.

– Я подала Кизу идею жениться на тебе. Я во всем виновата, Мэри. В твоем несчастье. Сам он никогда не решился бы, если бы не…

– Нет, Ви́на. Это вовсе не несчастье!