– Чем могу быть вам полезна, доктор? – спрашиваю я, поднявшись ему навстречу.
– Прошу вас, миледи, не стоит вставать из-за меня.
Я все же стою и жду, когда он заговорит. Но ему что-то мешает: перекладывает из руки в руку перчатки, откашливается – и больше ни звука. Комнату наполняет неуютная тишина, подчеркнутая тиканьем часов. Энн Гришем мнется у порога, рядом с ней появляется муж. Тик-так, тик-так.
– Доктор Смит… – начинаю я.
И одновременно со мной он говорит:
– Миледи, у меня для вас новость.
Что-то не так, я чувствую. По спине пробегает холодок.
– Это касается вашего… Киза.
– Моего мужа? – переспрашиваю я.
– Его больше нет.
– Как нет? А где он? – непонимающе спрашиваю я.
Доктор сжимает кулаки и смотрит в пол; и вдруг я понимаю все. Это словно удар в живот. Отчаянно цепляюсь за свои воспоминания, за дни, проведенные вместе, однако воспоминания, еще пять минут назад такие прочные и надежные, распадаются, осыпаются, как я сама.
– Нет! – говорю я. – Не может быть!
Но по их лицам понимаю: это правда. Даже бесчувственная Энн Гришем выглядит расстроенной.
Передо мной проносятся все, кого я любила и потеряла. Джейн, отец,
– Неправда! Он не может умереть!
Кто у меня остался? На всем белом свете – только Левина и мои племянники. Племянники – вот все, за что остается держаться; но я совсем их не знаю. Однако нужно думать о них, о них – не о том, что крушит мне сердце. Взять себя в руки и думать о живых, о малыше Томе и его старшем брате Боше, которому через пару дней исполнится десять… Но те разрозненные мелочи, что известны мне о них, не складываются в единую картину. Я пытаюсь вызвать в сознании какие-то образы. Перед глазами стоит лишь миниатюра с Бошем-младенцем да вспоминаются несколько слов из писем сестры; все остальное я выдумала. Сжимается горло – нечем дышать.
– «Нет ничего проще самообмана…», – говорю я хриплым, сорванным голосом. – Он мертв!
– Миледи… – встревоженно обращается ко мне доктор.