Горджес и Саутгемптон затевают ссору. Саутгемптон называет Горджеса злобным псом и прибавляет, тряся роскошной гривой:

– Мы предпримем марш-бросок на дворец и захватим всех врасплох.

– Нас слишком мало. В городе к нам примкнет тысяча бойцов. Если не хочешь воспользоваться такой возможностью, значит, ты еще больший глупец, чем я думал.

Саутгемптон хватается за меч. Горджес выпячивает грудь, подходит вплотную к сопернику. Пенелопа впервые замечает, что его дублет протерся на локтях, составляя резкий контраст с роскошным нарядом графа. Меррик старается оттащить Горджеса, но Саутгемптон хватает того за горло, едва не оторвав потрепанный ворот.

– Ты назвал меня дураком, подлое отродье! – цедит он. – С чего ты взял, будто способен взять тысячу бойцов из ниоткуда? Ты, ничтожество…

Эссекс с каменным лицом смотрит на происходящее.

Пенелопа покидает зал. К кому еще обратиться? Может, к матери? По крайней мере, Эссекс ее послушает. Нет, не стоит: Летиция годами выжидала этого момента. Если переворот увенчается успехом, она получит отмщение. Пенелопа никогда не думала о матери плохо; видимо, столь недостойные мысли – следствие недосыпа и постоянной тревоги.

Фрэнсис молится в своих покоях: глаза закрыты, губы двигаются, голова покачивается из стороны в сторону. Пенелопа невольно завидует ее истовости. Ее собственная вера истерлась, как дублет Горджеса. Она не знает, о чем говорить с Господом помимо заученной благодарности за здоровье детей. Впрочем, благодарность тоже изрядно поистрепалась.

Фрэнсис открывает глаза, поднимается с колен.

– Он говорил с тобой? Я не в силах воззвать к его разуму.

Пенелопа лишь качает головой и пожимает плечами.

– Знаю, – вздыхает Фрэнсис. – Он над собой не властен.

– Ты не хочешь уехать к матери и детям в Барн-Эльмс? Можешь сесть на лодку. – Пенелопа подходит к окну, из которого открывается вид на Стрэнд. Жители Лондона занимаются повседневными делами: две женщины в высоких шляпах катят тачку, мальчишка бесцельно пинает мяч об стену, звонит церковный колокол, заглушая пение птиц. Небо над городом ясное. Слишком хороший день для мятежа.

– Я останусь, – отвечает Фрэнсис. – Он сам того не ведает, но мы ему нужны. – Пенелопе становится ясно: излишняя тревожность невестки – лишь оболочка, за которой скрывается несокрушимая верность.

– Ты правда его любишь?

Фрэнсис улыбается, кивает.

– Ты готова к смерти? – Пенелопа не знает, зачем спрашивает, но едва эти слова срываются с ее губ, в комнату будто вползает тьма.

– Да. – Фрэнсис устремляет взгляд в потолок, словно призывая Господа.