Слова Сиси меня ошеломляют.

– Эти люди, о которых ты говоришь… наша мать была одной из них. Ее кровь – еврейская кровь – течет в твоих венах так же, как и в моих. Они… это мы.

– Никогда больше не говори такого. Только не в этом доме. Нигде!

Сиси смотрит на меня, и ее глаза холодно блестят, что напоминает мне о том вечере, когда у мамы произошел нервный срыв. Я думаю о том моменте на лестнице, о странной улыбке сестры и ее необъяснимых словах. «Вот теперь посмотрим». А потом – о том, как она перебирала вещи в комнате матери и методично удаляла все ее следы из нашей жизни.

– Что он с тобой сделал, – говорю я, теперь ясно понимая, что она за человек. – Он мало-помалу настраивал тебя против нее, а потом вознаградил тебя за ненависть к ней. Научил тебя стыдиться матери, стыдиться самой себя. Потому что ты на нее похожа. Мы обе на нее похожи.

– Я не такая, как она! – восклицает Сиси. – Я американка. Настоящая американка! И мои дети тоже. На мне лежит обязанность защищать наше имя и наш образ жизни, сохранять его незапятнанным.

Внезапно Сиси словно превратилась в отца. Та же твердость, ненависть, стальное чувство превосходства. Я вижу все это в своей сестре.

– Хеми был прав насчет тебя. Насчет вас обоих. Он с самого начала вас раскусил.

– Ах да, разносчик газет. – Она сверкает холодной улыбкой. – Кстати, почему ты сейчас не с ним, не обедаешь в его убогой квартирке? – Улыбка становится жестче. – Или ты опять просчиталась?