– Куда уехала? – Я заметил, что на столе стоит на зарядке Евин телефон.

– Она не сказала. Просто пообещала, что вернется, когда «переболеет». Это ее слово «переболеет». Понимаешь, да?

Я пожал плечами.

– Я не должна этого делать, но, – присев на корточки, Ира достала из-под кровати полиэтиленовый сверток и передала мне, – тут ее записи. Она собиралась их сжечь, бросила в бочку, где мы жжем сушняк, но сгорело не все. Я увидела там твое имя и подумала, что ты захочешь оставить их себе на память о ней.

Сверток я развернул только дома, закрывшись от вездесущего Мити в ванной. Внутри пакета оказался почти полностью выгоревший и осыпающийся пеплом блокнот. Точнее, семь оставшихся от него листков, где Ева крупным, размашистым почерком записывала так называемые воспоминания о своих прошлых жизнях, которые я слово в слово слышал от Наташи. «В прошлой жизни я жила на далеком севере и была женой охотника. Наша хижина стояла посреди снежных полей и лесов одна на несколько километров…»

И на последних сохранившихся строчках: «В этой жизни его звали Ян. Возможно, нам повезет в следующей».

Пришлось включить воду, чтобы заглушить невольно вырвавшийся из груди рык.

История с Евой закончилась. Как бы то ни было, получалось, что я все же предал ее. Купился на Наташину наивную простоту, вообразил, будто должен спасать ее, и, не разобравшись, обвинил Еву во всех грехах, не зная о ней ровным счетом ничего, кроме того, что отыгрывала после ее ухода Наташа.

В тот же миг перед глазами встал эпизод, где я в разговоре с Саней произнес, что «Наташа моя», а Ева, услышав это, назвала меня «маленьким» и на следующий же день уехала к родителям. И произошло это еще до известия о Наташиной «болезни».

А еще Ева упоминала, что хотела бы рассказать мне «все», и сравнивала себя с жуком в банке, но я даже не попытался расспросить ее, чтобы что-то выяснить. Ни разу, оставшись с ней наедине, я не попробовал поговорить, а только лез с поцелуями, и глаза мои видели лишь ее внешнее воплощение, ее красоту и притягательность. Я так хотел обладать Евой, что ни о чем больше и думать не мог. У Наташи имелась куча возможностей быть услышанной, а Еве я не предоставил ни шанса, хотя именно ей это было нужнее всего. Я мог бы попытаться освободить ее от Алика, позволить выговориться, успокоить, узнать о ее страхах и защитить. И ведь мне ничего не стоило это сделать. Будь я не таким бесчувственным и непробиваемым, упросил бы Еву поделиться со мной тем, что ее гнетет, а не держался на расстоянии, придумывая какую-то другую Еву, вместо того чтобы узнать ее – настоящую.