Тогда он выразился, казалось бы, очень ясно – Меня не устраивает жизнь в мире, где нет тебя, – но это просто определенный уровень… чего-то. Но это Джуд, и это был не первый раз, когда он говорил мне красивые слова лишь затем, чтобы взять их обратно, когда я больше всего в них нуждалась. Так что прежде чем позволить себе думать о нем… о нас, я должна удостовериться, что все это происходит не только в моей голове.

Хотя я знаю, чего хочу, – знаю, что мне нужно, – поднятие по этой лестнице – это самая трудная вещь, которую я когда-либо делала. К тому времени, когда я добираюсь до ее верха, мои руки дрожат, а колени так ослабели, что я удивляюсь, как они еще держат меня. И это еще до того, как Моцарт начинает играть песню «Колдплэй» «The Scientist»[30], и мое и без того уже трепещущее сердце обрывается.

Мои ноги забывают, как надо ходить.

Мои легкие забывают, как надо дышать.

А мое сердце… мое бедное измученное сердце – забывает, как не разбиваться.

Пространство между нами усыпано фантомами осколков нашего разбитого прошлого, и теперь, когда я здесь, – теперь, когда мы здесь, – я не могу заставить себя преодолеть эту пропасть. Только не снова. Только не еще раз.

Не после того, как мне причиняли боль столь много, много раз.

Взгляд Джуда встречается с моим, и из моего горла рвется всхлип. И, хотя я изо всех сил стараюсь сдержать его – подавить его, – он вырывается наружу.

При этом звуке его глаза широко раскрываются, и чувство унижения обжигает меня. Все эти годы я прилагала такие усилия, чтобы скрывать свою боль, чтобы сосредоточиваться только на ярости, – что этот вырвавшийся у меня всхлип ощущается как еще одно предательство в неистовом бушующем океане предательств. Только на этот раз мне некого винить, кроме самой себя.

Я поворачиваюсь, чтобы побежать по лестнице вниз, где единственные чудовища, с которыми мне придется сражаться, это те, у которых есть зубы и когти. Но я успеваю добраться только до второй ступеньки, когда Джуд оказывается рядом и обнимает меня. Прижимает меня к своему сердцу. И быстро шепчет мне на ухо исступленные слова.

– Прости меня, – говорит он мне опять, опять и опять. – Мне так жаль. Я никогда не желал причинять тебе боль. Я всегда хотел только одного, чтобы ты была в безопасности.

– Это не твоя работа – обеспечивать мою безопасность. Твоя работа – это быть моим убежищем, а это не одно и то же.

– Я знаю, – шепчет он, слегка отстранившись, ровно настолько, чтобы посмотреть мне в глаза. Чтобы провести пальцем по крошечной ямочке на моем подбородке в той милой и серьезной манере, которая каждый раз разбивает мне сердце. – Я наконец понял это.