И тут мне все становится ясно. Она всегда хотела, чтобы я это увидела. И впервые я действительно понимаю, что к чему.

Она потеряла одновременно и свою жизнь, и своего ребенка. И этим ребенком была я.

Меня пронзает шок, мои колени дрожат, сердце колотится так, будто вот-вот выскочит из груди. Все это время, все эти годы я ничего не знала. Ничего не знала.

Я моргаю, и призрак бледнеет и исчезает, а крошечного младенца со сморщенными пальчиками и щечками, покрасневшими от плача, отдают молодой женщине. Младенец – мне так трудно представить, что это я, но в глубине души я знаю, что так оно и есть, – сжимает крошечной ручкой палец с ногтем, накрашенным кроваво-красным лаком. У меня падает сердце, потому что меня пронизывает новый шок. Эта рука принадлежит моей матери. Нет, не моей матери. Женщине, которая вырастила меня. Камилле.

Но тут ее рука сжимает мою ручку, она поднимает меня к своей груди и осыпает мою головку нежными поцелуями, а по щекам ее ручьями текут слезы. Она шепчет:

– Несмотря ни на что, я буду оберегать тебя, и здесь ты будешь в безопасности.

И тут же эта картина – эта мерцающая сущность – бледнеет и исчезает.

– Кто плачет? – в голосе Моцарт звучит еще большее беспокойство, чем несколько минут назад. – Она чем-то сокрушена.

Луис, Саймон и Реми включают свои фонарики, и когда направляют их свет на источник этих звуков, до меня доходит, что это плачу я сама.

Призраки исчезли, и это плачу я, ибо мое только что исцелившееся сердце, снова разбито.

Моцарт ахает и бросается ко мне, но Джуд преграждает ей путь, нежно положив руки мне на плечи и серьезно посмотрев мне в глаза.

– Что тебе сейчас необходимо? – спрашивает он. – Что я могу сделать?

– Давай просто закончим это дело. Мне необходимо, чтобы все это завершилось.

У меня все еще есть вопросы, которые требуют ответов, но, если я расклеюсь, это не поможет мне их получить. У меня будет достаточно времени обдумать то, что я узнала, позднее. А сейчас нам необходимо только одно, чтобы этот кошмар прекратился.

– Я рядом с тобой, – говорит он и берет меня за руку. – Давай разберемся с этим делом.

Я оглядываю погреб, не скрывая того, что делаю это, чтобы избежать устремленных на меня обеспокоенных взглядов, и вдруг замираю, заметив, что кое-что здесь не так, ужасно не так.

Все банки, которые прежде были аккуратно расставлены на полках, теперь опрокинуты. Некоторые лежат на полках, другие валяются на земле, третьи разбиты на куски. Однако общее у них всех одно – все они откупорены, и их крышки в беспорядке разбросаны по полу.