И я не единственная, кто это заметил. Джуд явно уловил это тоже, и, хотя он и не делает никаких комментариев, но становится так, чтобы немного заслонить меня.

Мужчина из гобелена замечает это, и на лице его появляется чуть заметная недовольная гримаса. Что заставляет меня еще больше ценить стремление Джуда меня защитить. Если этот тип и впрямь полон благих намерений, то почему ему есть дело до того, где стоит моя пара?

Иззи, которой надоело его молчание, говорит:

– Так вы вообще собираетесь сказать нам, кто вы такой, или мы так и должны теряться в догадках?

– Не говоря уже о том, почему ваши друзья решили, что наслать на нас этот шторм было хорошей идеей? – добавляет Моцарт.

– Нет, вам не придется гадать, – отвечает он, слегка улыбнувшись. – Я Анри, Оракул Монро.

– Оракул? – впервые подает голос Реми. В его тоне звучит сомнение, но, когда я смотрю на него, его лицо ничего не выражает, что совершенно на него непохоже. – Вы оракул?

– Да, он самый. – Он учтиво снимает стильную шляпу, появившуюся на его голове ниоткуда, затем опять надевает ее. – И, если вначале я проявил невежливость, прошу вас простить меня. Мне очень давно не доводилось общаться с людьми. Что же до того, почему мои друзья отправили на мои поиски самонаводящийся шторм, то дело в том, что у меня не было возможности дать им о себе знать целых семнадцать лет. Думаю, им надоело искать меня обычными путями.

– Семнадцать лет? – повторяю я, подозрительно сощурив глаза. – Мне показалось, что в гобелене вы, по вашим словам, были заключены десять лет?

– Это долгая история, и я пока не готов об этом говорить. Само собой разумеется, что к этому приложила руку твоя тетя Камилла.

– Тетя? – с недоумением повторяет Луис. – Я не уверен, что вы такой уж хороший оракул, приятель. Камилла – это ее мать.

– Так ли это? – На его лице мелькает ярость, но исчезает так быстро, что я не уверена, не почудилась ли она мне.

Мне хочется спросить его, откуда он это знает, если сама я выяснила это только сейчас. Но я не хочу заводить об этом речь при всех – тем более что я еще не рассказала об этом даже моей паре, – поэтому я прикусываю язык, даже когда Анри подходит ко мне ближе.

– Не могла бы ты уделить минутку старому оракулу, Клементина?

– Думаю, это зависит от того, для чего вам нужна эта минутка, – отвечаю я, приподняв брови.

– Могу ли я пожать твою руку? – Он протягивает мне свою – и это либо жест, выражающий его расположение ко мне, либо ловушка. Но раз при этом он ни о чем меня не попросит и не делает попытки заключить со мной какую-то сделку, мне следует исходить из предположения, что это все-таки первое. Возможно.