— Господи, да ты пьян?! — рассмеялась она, усилием возвращая голосу привычный яд. — Мне вызвать бригаду? Или будем заботиться о семейной репутации?

— Он собрался жениться на моей дочери, — Дмитрий Иванович с силой потер лоб, в который раз надеясь проснуться, чтобы все оказалось лишь сном.

— На какой еще дочери?

— Моей, — повторил Мирошниченко. Откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. — Таня родила тогда. Я не знал…

Мила вскрикнула. Что-то нечленораздельное булькнуло в ней. И после этого она мотнула головой — тоже похоже на Ваню, его жестом — и отступила назад, от стола, пока не уткнулась в диван. Тогда, в том прошлом, которого лучше не помнить, она не позволяла себе отступать. Перла напролом. Знала, что шансы у нее только пока он вот такой, разбитый, убитый. Ничего не способный решить.

Она точно помнила, как тогда зашла в другой кабинет, в другом доме, где они в ту пору жили. Как прошла по нему, глядя на него, накачивавшегося алкоголем. Что говорила тогда, утешая, проводя рукой по его волосам: «Это Таня, да? Это ты из-за Тани?»

Он гнал ее, не в силах слушать. Был пьян. Сжимал виски пальцами. А она отнимала у него ладони и привлекала его голову к себе на грудь, обнимая, как обнимают маленьких детей.

Целовала лоб, глаза, пальцы, сжимавшиеся вокруг ее запястий.

И шептала ему на ухо, надеясь, что он слышит и понимает: «Дима, Димочка, ну ушла и ушла. Ну что ты, хороший мой, ну зачем ты так? Я тебя люблю. Я всегда буду тебя любить. Любого, даже чужого. Только не бросай меня сейчас».

И навязывала себя. Сбивала все барьеры до тех пор, пока его не оставили силы сопротивляться, и он сам не потянулся к ней — за ее любовью, пусть в утешение, пусть он нуждался только в том, чтобы его хоть кто-то любил, одну краткую ночь. Тогда, двадцать с лишним лет назад.

А сейчас Мила отступала, потому что услышанное убивало ее.

Она не за этим сюда пришла.

— Таня? — выдавила из себя Мила, снова споткнувшись об это проклятое имя. — Она снова… опять, да? Чего она хочет? Что она наплела тебе?

— Тебя совсем не волнует, что стряслось с Ванькой? — Мирошниченко смотрел на жену, будто видел ее впервые. Оказывается, еще мог удивляться ее равнодушию даже к сыну. — Всегда думала только о себе. Ничего она не хочет. Хотела бы — я давно бы был в другом месте. Сейчас она всего лишь заботится о собственном ребенке, в отличие от тебя. Потому что наша с ней дочь живет с нашим с тобой сыном.

Очередной сдавленный стон сорвался с Милиных губ, когда она оседала всей своей небольшой массой на диван. Жалобный, перепуганный. Сама же Мила молчала, часто моргая и открывая рот, до тех пор, пока сказанное не дошло до нее в полной мере. И даже после этого она только и могла что вскрикнуть: