– Что это? – спросил он, заглядывая внутрь.

– Прах бабушки, – не слыша себя, проговорила Нина.

Таможенник сунул в него руку и принялся прощупывать пепел – нет ли в нем чего запрещенного.

– Черт! – вдруг ругнулся он. Его широкая лапа застряла в горшке, и он никак не мог ее вытащить.

Народ оживился и стал показывать на таможенника глазами.

Тот бросился к коллегам:

– Мужики, помогите снять!

Они по очереди пытались стянуть горшок, но лишь рассыпали по полу «прах бабушки». Пассажиры не знали, то ли смеяться, то ли возмущаться тем, что таможенники перепачкали им весь багаж.

– Да какого черта! – рявкнул детина и ударил горшок о лавку. Тот разлетелся на мелкие черепки.

Нина ахнула.

– Проходи, свободна! – заорал на нее таможенник. – Нечего было такие узкие горшки везти!

Нина молча подхватила корзину и крышку и поспешно вышла на платформу, у которой стоял поезд, следовавший до Берлина.

«Когда я умру, мой прах тоже надо будет развеять над залом ожидания, – с нервной усмешкой подумала Нина. – Это будет прекрасной иллюстрацией к моей жизни».

3.

Восточная Польша мало чем отличалась от Белоруссии: те же городки, черные поля и разбитые проселочные дороги с застывшей в колеях водой. Людей было мало: только у переездов встречались крестьянские телеги, ожидавшие, пока мимо пройдет поезд.

Время от времени Нина видела ряды полузасыпанных окопов и целые леса мертвых деревьев с облезшей корой и обломанными корявыми сучьями – в этих местах во время Мировой войны применяли химическое оружие.

До Варшавы поезд добрался ночью, и все время пути по Западной Польше Нина проспала. А в Германии все оказалось по-другому.

– Мать честная! – ахали художники, припав к окнам.

Мимо проносились бесконечные стройки, заводские трубы и аккуратные домики рабочих кварталов. Даже в небольших городах вокзалы были огромные и нарядные, как соборы, и за ними непременно виднелись изящные башенки, крытые розоватой черепицей, и зеленые шпили ратуш и церквей.