Темур собирается что-то сказать, но Согум не дает ему и рта раскрыть. Как бы извиняясь за свою болтливость, он мягко кладет руку на широкое плечо Темура.

Даур глядит в стакан: мало вина, и оно на самом донышке, и с донышка глядит лицо Даура. Не нравится ему этот Даур, что на донышке, — раскисший, с мутными глазами…

Согум вздыхает.

— Слушай, Даур, — начинает он, — всем предназначено хлебнуть горя — время уж такое! Ты, я полагаю, не из тех, кто говорит: шагай, беда, да не в мои ворота! А еще скажу: ты парень не слюнтяй. О таких, как ты, есть хорошая пословица: «Сам огонь — и счастье в ладонь». Дескать, не пройдет счастье мимо молодца. Понял?

Даур отрывает глаза от собственного отражения. Малопонятное’ предисловие Согума ему не по душе. При чем тут беда? При чем тут счастье?..

А Согум продолжает:

— Значит, вот ты какой!.. А тетю твою я видел вчера… Как же! Хорошая женщина, дай бог ей здоровья. Выпьем за нее, что ли?

Выпили стоя. Раз хорошая тетя — надо пить стоя: так предложил Темур. Однако не похоже, что разговор о тете закончен. Напротив, разговор только начинается…

— Как она поживает? — спрашивает Даур.

— Неплохо…

— Передавала что-нибудь?

— В том-то и горе, что да… Приходит ко мне, а я все уже наперед знаю: как-никак, живу под боком. Спрашивает, поеду ли в город. А я решил ехать из-за этого черта лазутчика, и дай, думаю, заодно меду продам да Бирама повидаю… Ты давно не видел свою двоюродную сестру?

— С год.

— А брата?

— Совсем недавно.

— Какая была сестра! — воскликнул простодушный Согум. — Писаная красавица. Ты понимаешь? Подходит дня три тому назад судно к самому берегу. Сходят с него янычары и черт знает что творят…

Он с жаром допил вино, а стакан бросил в угол: стекло разлетелось вдребезги.

Даур сидит, что называется, ни жив ни мертв — все теперь ясно без слов. Харчевник, безмолвно слушавший посетителей, торопится к ним с кувшином вина. Даур отстраняет руку услужливого хозяина, с трудом проглатывает горькую слюну.

Согум пытается успокоить молодого человека.

— Возьмем хотя бы меня, — говорит он. — Где мои братья, спрашивается? Вы думаете, они были такие же, как я? Как бы не так! — Он встает, чтобы жестами подкрепить свой рассказ. — Торкан, скажем, стройный, как тополь, плечистый, шея крепкая, как у буйвола, глаза словно у серны. А Тамел? Крепыш наизнаменитейший, кожа бела, как у девушки, грудь льва, да и сам, сказать по правде, лев. Десять янычаров с превеликим трудом одолели его… А что говорить о Гаче? Кто его не знал? Где они, спрашивается? Проданы в рабство. Схвачены и проданы, как скот.