Я уронил лицо в ладони. Думал: «Ни за что не заплачу. Не заплачу. Не заплачу», — и плакал. Так, чуть-чуть.
Шерил подошла ближе, села на диван рядом со мной. Мысленно я молил: не трогайте меня. Она положила свою ладонь мне на руку.
— Чем, по-твоему, я могла бы помочь?
— Я думал, может, мне написать ей записку. На случай, если она придет к этому дому. Позже. После того, как его продадут. Как думаете, купившие дом, кто бы они ни были, передали бы ей записку, если бы она у них была?
— Я буду готова попросить.
Я не отрывал ладоней от лица. Мне хотелось спрятаться, а это было самое доступное средство.
— Глупо это. Я понимаю. Только у меня такое чувство, что иначе я всегда буду гадать. Вы понимаете. Не держит ли ее отец взаперти, не давая связаться со мной. Или не потеряла ли она номер. Или…
Нечего и говорить, что я держал курс на самый вероятный для себя вариант. Тот, что Анат не пожелала связаться со мной. Я решил застопориться. Решил не идти туда. Вообще.
— Пишите записку, — сказала Шерил. — Может, почувствуете себя лучше. И позвоните мне, когда отправитесь обратно в Нью-Йорк. Большую часть оставшихся дел мы сможем согласовать по телефону.
Возможно, Шерил выждала еще минуту-другую. Не очень понимаю, почему. Может, чтобы увидеть, извлеку ли я вновь свое лицо на белый свет.
Наконец я услышал, как щелкнула, закрываясь за нею, входная дверь.
Вот что я нашел на чердаке помимо старой мебели: три картонных ящика. Все одного размера. Все были взяты из супермаркета: когда-то в них упаковывались бумажные полотенца. Наверное, с Герсонова рынка. Старательно надписанные. Старательно обклеены лентой.
Я не был готов к такому уровню редкой упорядоченности.
Почему же тогда в сравнении с этим дом в таком беспорядке? Как-то получалось, что моя мать уделяла больше внимания своим старинным воспоминаниям, нежели повседневной жизни. Может быть, в том и была некая логика. Я не смог понять.
На одной коробке написано «