Фонарь у входа в монастырь зажжен, хотя на улице еще светло. Гривано пробует ручку — дверь заперта. Тогда он стучит по ней набалдашником трости. Сверток с зеркалом кажется слишком тяжелым, и он опускает его на каменные ступени, но тут же снова подхватывает, при этом едва не потеряв равновесие. После недолгой паузы он возобновляет стук.

Наконец гремит засов, дверь отворяется, и в проеме возникает худая как щепка монахиня со скорбно опущенными углами рта, морщинистыми щеками и смиренным взором.

— Сожалею, дотторе, — говорит она, — но посторонние не допускаются в обитель после захода солнца. Надеюсь, вы навестите нас завтра в более подходящее время.

Отвечая, Гривано чувствует, как тяжело ворочается во рту язык, и прилагает усилия, чтобы отчетливее произносить слова.

— Однако солнце еще не зашло, досточтимая сестра, — говорит он. — Прямо сейчас его пламя слепит мне глаза. Я проделал долгий путь, дабы повидать синьорину Перрину Глиссенти, которая находится на вашем попечении. Позвольте мне войти.

Глаза монашки сужаются до щелочек, но тон остается учтивым.

— Еще раз выражаю сожаление, дотторе, но это совершенно исключено. Даже среди дня в приемную нашей обители допускаются только близкие родственники воспитанниц. И ни в какое время суток не допускаются посетители в состоянии интоксикации. Спокойной ночи, дотторе.

Гривано успевает просунуть левую руку в уже закрывающийся проем. Кромка дубовой двери под его пальцами ощутимо закруглена, и это наводит на мысль, что он далеко не первый проситель, оказавшийся в таком положении, — немало рук должно было в отчаянии схватиться за эту дверь, чтобы так сгладить ее край.

— Интоксикация? — произносит он саркастическим тоном, приближая нос к оставшейся щели. — Высокочтимая сестра, как врач по профессии, я буду очень признателен, если вы оставите подобные диагнозы моей прерогативой. Будьте добры, откройте дверь и позовите синьорину. Я должен поговорить с ней немедленно. Это связано с жизненно важными вопросами государственной безопасности.

Монашка нажимает на дверь, демонстрируя непреклонность, и Гривано морщится от боли. Он спиной чувствует взгляды всех, кто сейчас находится на площади перед монастырем.

— Мы будем рады оказать вам содействие, дотторе, — звучит приглушенный голос. — Приходите завтра с каким-нибудь родственником синьорины или с письмом от Совета, подтверждающим ваши полномочия. А сейчас: до свидания.

— Да я и есть родственник! — восклицает Гривано. — Я брат этой юной особы.

Давление на его пальцы слегка ослабевает.

— Насколько мне известно, — говорит монахиня, — все братья и сестры синьорины мертвы.