— Человек без семьи здесь никто, — говорит Перрина. — Хуже чем никто: он мертвец. Бестелесный образ. Привидение.

Она произносит это ровным голосом, со спокойным лицом, но Гривано чувствует за этим пламя ярости — чистое и прозрачное до невидимости, что свойственно лишь самому жаркому огню.

— Да, — говорит он, — я уверен, что вы меня понимаете.

— Почему вы вернулись?

Гривано смотрит вниз на свои колени, потом на пол. Опьянение постепенно проходит, он становится вялым, отяжелевшим, и ему все труднее сохранять баланс между правдой и ложью.

— По прошествии лет, — говорит он, — мы порой обнаруживаем, что самые важные, ключевые решения в жизни были приняты нами походя, незаметно для нас самих. Примерно так же нечто, вблизи казавшееся нам всего лишь хаотичным сочетанием цветных стеклышек, потом при взгляде издали складывается в мозаичную картину. Однажды ночью ко мне пришел человек и сказал, что ему удалось выкрасть из турецкого хранилища содранную кожу Маркантонио Брагадина, героя Фамагусты. Он попросил меня о помощи, и я согласился. Все дальнейшее стало следствием этого с ходу принятого решения.

Какое-то время они проводят в молчании. Величальная песнь Богородице, исполняемая хором, доносится из монастырской церкви. Монашка в дальнем конце комнаты продолжает вязать. При этом ее нетерпеливое раздражение обволакивает их, как густой туман.

— Вскоре и мне предстоит ключевое решение в жизни, — говорит Перрина.

— Вы о принятии пострига?

Перрина кивает.

— Мне двадцать лет от роду, — говорит она. — Я воспитывалась в этом монастыре с восьми лет. Большинство из нас выходит замуж или становится монахинями до шестнадцати лет. И я ощущаю все возрастающее беспокойство настоятельницы по моему поводу. Она давно уже выбрала для меня новое имя и надеется вскорости совершить обряд. Об этом она регулярно напоминает мне на протяжении последнего года, и даже ее немалый запас терпения начинает иссякать. У меня нет слов, дотторе, чтобы описать вам, как отчаянно я желаю выйти на свободу из этого унылого гарема Христа. Я готова…

Теперь ее глаза, обсидианово блестящие сквозь вуаль, находят глаза Гривано.

— …готова на все, чтобы только выбраться из этого места. Я готова на все.

Гривано бросает тревожный взгляд на монахиню, но на лице ее сохраняется прежнее скучливо-недовольное выражение.

— Не волнуйтесь насчет сестры Перпетуи, дотторе, — говорит Перрина. — Она очень строга и благочестива, но притом туговата на ухо. Нам, узницам Санта-Катерины, повезло, что именно ее поставили над нами надзирать.

— Насколько я понял, — говорит Гривано, — у вас нет особой склонности к монашеству.