— Я… постараюсь.

Дверь распахивается навстречу ночи и легкому бризу, уносящему эхо голосов и шагов. Колокольни и печные трубы над черепичными крышами вырисовываются черными контурами на фоне западного небосклона, а по улицам расползаются длинные тени. Поверхность канала мерцает в остаточном свете от синевы неба и оранжевых фонарей. Гривано начинает медленно спускаться по ступеням с монастырского крыльца, но на полпути оборачивается, привалившись спиной к поручню. Перрина все еще стоит в проеме двери.

— Ваш родственник, сенатор Контарини, — что он сказал вам насчет меня?

Она явно удивлена этим вопросом и отвечает не сразу.

— Очень мало. Да почти ничего.

— То есть он только устроил нашу встречу.

— Да, — говори она. — Я сама его об этом попросила.

Монахиня стоит позади нее, положив одну руку ей на плечо, а другую — на дверной косяк. Вуаль и сумрак не позволяют разглядеть глаза Перрины.

— Тогда от кого вы узнали, что я был знаком с вашим братом? — спрашивает Гривано. — И что я сражался при Лепанто?

Тянется долгая пауза. Бриз колышет ветви сосен в монастырском дворе.

— Дотторе де Ниш, — говорит она наконец. — Мне сказал об этом дотторе де Ниш.

— Спокойной ночи, дотторе, — громко произносит монахиня, закрывая дверь. — Будьте осторожны в темноте.

53

53

Засов задвигается с категорическим лязгом. В наступившей тишине Гривано глядит на серые дубовые доски двери, пока в щелях не исчезает свет от лампы. Потом спохватывается и суматошно проверяет, все ли вещи при нем. Убедившись в наличии свертка и трости, он начинает продвигаться на юг, ориентируясь по колокольне Святых Апостолов — в той стороне находится и Риальто. Вдалеке сияет, как докрасна раскаленный, золотой флюгер на шпиле кампанилы Сан-Марко, а вокруг него вьются ночные птицы, которые ловят на лету привлеченных этим сиянием насекомых.

Достигнув канала Санта-София, Гривано нетвердой поступью приближается к воде и расстегивает одежды с намерением помочиться; при этом струя большей частью попадает на край причала, выписывая дикие зигзаги и под конец едва не обливая его собственные сапоги. Он хочет как следует обдумать все только что услышанное от Перрины, но сейчас на это нет времени: надо еще встретиться с Обиццо и согласовать дальнейшие действия. Ему вообще не следовало являться в монастырь. Какая блажь подвигла его на это? Что порождает в нем такие нездоровые порывы: его собственная порочная натура или кривые улочки этого города, которые всегда готовы отклонить его от намеченного пути, отвлечь странными зрелищами и событиями, спровоцировать на импульсивные поступки? Даже сейчас каждый шаркающий шаг в сторону Риальто на самом деле не приближает его к цели: он уже видит Гранд-канал в просвете между стенами палаццо, но в этом месте не обнаруживается никакого прохода к набережной.