Чингиз усмехнулся. Он, кажется, уже привыкает к мысли о том, что является племянником своего дяди.

Дядя Курбан снял с шеи бордовую муаровую «кису», швырнул в кресло, расстегнул верхнюю пуговицу сорочки и облегченно вздохнул. Чингиз засмеялся. «Киса» хоть и шла к тонкому смуглому лицу дяди, но все равно казалась бабочкой, севшей на муравейник.

— Смейся, смейся над дядей, — благодушно проговорил дядя Курбан. — Ты был маленький, тебя привозили в Ленкорань на лето, к бабушке. Я следил, чтобы с тобой ничего не случилось. Помню, ты залез на лимонное дерево и стал орать. Бабушка бегала за мной с палкой, мол, я не уследил за ребенком, вместо того чтобы тебя спасать.

— Что это я орал? — спросил Чингиз.

— Тебе в глаза попал сок лимона… Вообще ты маленький был хороший ахмах. Знаешь, что такое ахмах? Глупышка.

— Иначе дурак, — поправил Чингиз.

— Ребенок не бывает дурак, дураком становится, когда взрослеет.

Дядя Курбан — в домашних тапочках, что выглядывали из-под штанин светлых брюк, — сейчас казался Чингизу родным и теплым.

Полчаса, как они вернулись с концерта. Наргиз ушла в свою комнату переодеться. Марина Петровна хлопотала на кухне…

— Слушай, ты играешь в нарды? — спросил дядя Курбан, точь-в-точь как спрашивали в другой, кавказской жизни новые знакомые.

— Играю, конечно. Гарантирую вам «марс» или «оюн». Хоть в длинный, хоть в короткий. — Чингиз и впрямь неплохо играл в нарды, ему везло. — Но уже поздно, начало двенадцатого, мне пора.

— Куда торопишься? Чай попьем, поедим, раз не поехали в ресторан… Хочешь, ночуй у нас?

— Нет. Я люблю спать дома.

— Я тоже так. Только в своей кровати могу уснуть. — Казалось, дядя Курбан хочет о чем-то поговорить, но как-то не решается.

Чингиз обвел взглядом кабинет, задержался на фотографиях, что украшали стену над письменным столом. Такие кроткие, славные лица. Первые люди городской криминальной жизни, дядины друзья-товарищи. Особенно впечатлял тот, с черной бородкой и печальными глазами, драматический артист. Эта фотография пробуждала в Чингизе тревогу и какую-то мальчишескую браваду. И сладкую истому от сознания силы и вседозволенности…

— Чингиз, почему бы тебе не жениться на Наргизке? — решительно проговорил дядя Курбан и, словно нырнув в воду, после долгих колебаний горячо продолжал: — Лучшей жены тебе не найти. Красавица, умная, талантливая. Не такая, как эти вертихвостки…

— Но… — протянул Чингиз.

— И ты ей нравишься, я знаю, — мягко продолжал дядя Курбан. — Вокруг нее крутятся эти полумужчины, музыканты. Двоих я уже отвадил. И лучшего мужа, чем ты, не найти. У нас кавказский дом. Как сказал отец, так и будет… Свадьбу назначим на девятнадцатое августа, в день рождения Наргизки… Позвони матери, отцу, пригласи. Я все оплачиваю.