— Послушай, Лысогор, это правда, что ты маракуешь по-французски?

— Немного маракую. В анкете написал.

— Гм… — посерьезнел на миг Степан Петрович. И сразу же улыбнулся. — Гм… Так ты что же, случайно не из тех, не из бывших?

— Нет, Степан Петрович, — поняв его шутку, повеселел Андрей, — скорее уж из будущих!

— Гм… А я было подумал… Ну, и как же ты понимаешь, разговариваешь, читаешь?

— Читаю и кое-что понимаю. А чтобы разговаривать… В Петриковке нет условий для такой практики.

— Ну, уже и то, что, читая, понимаешь… У меня вон сын немецкий в семилетке изучал. Школу окончил, в свидетельстве по немецкому «хорошо», а на самом деле только «васисдас» и ни шагу дальше. А ты как? В школе или уже в институте?

— Учительница у нас была…

В нескольких словах Андрей рассказал о Нонне Геракловне.

Степан Петрович выслушал, задумался, помолчал.

— Ну что же, — заговорил он чуточку погодя, — среди них, интеллигенции, тоже много таких, ну, сознательных, что ли. А мы с тобой, Лысогор, раз уж так, поменяем, видимо, боевую позицию. У тебя там со стажем комсомольским как? На пять лет натянешь?

— В августе исполнилось четыре. Выходит, пошло на пятый, — ни о чем не догадываясь, ответил Андрей.

— Если пошло, тогда пять или пятый уже не имеет принципиального значения. Поступил, понимаешь, такой, как бы его назвать, вызов, что ли. Отыскать в округе таких, понимаешь, способных хлопцев. Чтобы охочи были к учебе и особенно со склонностью к изучению иностранных языков. Вот в Старгороде, в институте, и вспомнили о тебе.

От этих неожиданных для него слов Андрей на миг насторожился. И с удивлением почувствовал такое, о чем, казалось, до этого вовсе и не думал: почувствовал, как ему сейчас трудно и еще труднее в дальнейшем будет жить и работать в Петриковке, где жили, были, ходили они вдвоем, и как ему хочется куда угодно, лишь бы только подальше от всего того, что каждый день и каждый час будет напоминать ему о Еве. Он вдруг ясно понял, что у него нет ни малейшего желания быть директором, жить в директорской комнате, в которой он впервые встретил ее, и что ему даже страшно будет оставаться одному на целую долгую ночь в тех самых стенах, в которых смеялись и плакали им обоим соловьи и где на каждом шагу все и всюду будет напоминать ему о той зиме, тех снегах и той незабываемой весне.

— Дело, понимаешь, нужное, — продолжал тем временем Степан Петрович. — На пост директора мы бы, в конце концов, подыскали тут и кого-нибудь другого. Такого, который проявлял бы способности к учительствованию. Мог бы, в конце концов, быть им и ваш физик, как там его… Мина Фокич или тот же химик Маслюченко, потому что тут, понимаешь, не шутки. Москва. Коммунистический вуз.