В этой деревянной, запущенной, давно не ремонтированной церквушке с забитой грачиными гнездами колокольней служит ее родитель — отец Александр. И она, Ева, выходит, обыкновеннейшая сельская поповна.

Там же, рядом с церковью, сразу за церковной оградой, на выгоне, посреди старого вишенника и полузасохших старых яблонь, груш, белой акации и густых кустов сирени, стоит довольно просторный дом с двумя крылечками, в нем восемь комнат под ржавой, когда-то окрашенной в кирпично-красный цвет крышей. До сих пор этот дом называют «поповским», хотя он давно уже не принадлежит попу. Так давно, что Ева уже и не помнит, жила ли она когда-нибудь в том доме. Когда в этом доме жил еще мамин отец, а Евин дедушка, никогда не виденный ею отец Алексей, этот дом построила для Николаевского прихода сельская община. И как легко построила, так легко и отобрала после революции, в середине двадцатых годов, как общественную собственность. Евин отец, отец Александр, робкий, забитый и молчаливый человек, никакого сопротивления не оказал, хотя его и подзуживали к этому верующие сельские бабки, которых насмешливо прозвали «женами-мироносицами». Молча, покорно он перешел жить к одной из таких «мироносиц» — бабушке Векле. Бабушка Векла с перезревшей дочерью Зинкой жили в большей половине хаты, перегороженной на две части высокой печкой. А они втроем — отец, брат Адам и Ева — через сени, напротив, в комнате с тремя окнами, с отдельной маленькой кухонькой.

В «поповском», крытом железом доме устроили избу-читальню, там теперь распоряжались комбед, комсомол и пионеры.

По возможности, по крайней мере через день и по воскресеньям, охотно допоздна толклись там, вопреки отцовской воле, и поповы дети — старший Адам и совсем еще юная, пионерского возраста, Ева.

Кто настоял на том, чтобы детей назвали именами библейских прародителей, она, Ева, так и не узнала. Может, суровый, властный, твердый в религиозных вопросах и вообще во всех церковных делах, дед по линии матери, может, мать, а может, и сам тихий, но тоже твердый в убеждениях отец — глубоко, без показной демонстрации, верующий человек.

Матери Ева совсем не помнила. Была у нее лишь ее дореволюционная выцветшая фотография. Уложенные высоким узлом волосы. Белая, с широкими рукавами мереженая кофта. Черная длинная, до самой земли, юбка. Тоненькая талия, в руке книжечка. Большие, чуточку словно бы удивленные глаза, острый, веселый взгляд гимназистки старшего класса, полные, четко и красиво очерченные губы. Девушка с этой фотографии никак не походила на попадью. Трудно было поверить, что у них с отцом могло быть что-нибудь общее. Хотя, судя по скупым отцовским словам, брошенным невзначай, жили они в согласии и уважали друг друга.